Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

огромной степени сформировано нашей историей и одновременно связано с ней. Поэтому отношение к прошлому, выбор версии событий, того, о чем мы хотим помнить и о чем предпочли бы забыть, политически может быть очень сложным[1156].

Но до тех пор, пока Япония не признает вполне ответственность за результаты своей империалистической политики и войну, она будет жить с ложным прошлым. Какова же цена этого? Переживший Вторую мировую войну Рётаро Сиба (1923–1996), один из выдающихся японских писателей, утверждал: “Страну, в которой лгут учебники, ждет неизбежный крах”. Можно процитировать и почтенного литературного критика Джона Лукаса: “Поистине, хороший человек может написать плохую историю. Но плохой человек хорошим историком быть не может”[1157].

“Знаю, распространен взгляд, что всякая принятая история непременно лжет, – написал в 1942 году Джордж Оруэлл, после Гражданской войны в Испании размышлявший о пропаганде франкистов. – Готов согласиться, что история большей частью неточна и необъективна, но особая мета нашей эпохи – отказ от самой идеи, что возможна история, которая правдива”[1158]. Эта проблема продолжала его тревожить, и через три года Оруэлл заметил: “Уже появилась масса людей, у которых фальсификация научного учебника вызовет возмущение, но в фальсификации исторического факта они не видят никакого преступления”[1159]. Главные виновные – это, конечно, советские фальсификаторы истории, в первую очередь Владимир Ленин (1870–1924) и Иосиф Сталин (1878–1953)[1160].

Ленин возглавлял Советскую Россию с 1917 года до момента своей смерти, а Сталин (псевдоним этого человека образован от слова “сталь”) в основном присвоил его полномочия еще прежде, чем болезнь свела того в могилу. Впрочем, Ленин успел сформировать основные институты тоталитарного государства, основанного на власти партии, армии и тайной полиции. Советы, во имя которых большевики брали власть, оказались бессильны. Начиная с периода красного террора (1918), Ленин и Сталин несут ответственность за искусственно вызванный голод, бесчеловечные условия в тюрьмах и лагерях, массовые убийства, этнические чистки – и гибель 20 миллионов сограждан. При Сталине, в один из периодов разгула репрессий (1937–1938 годы), аресту подверглось 7 миллионов человек (определялись квоты “врагов народа”), было казнено около 1 миллиона, а еще 2 миллиона погибло в лагерях. В пике интенсивности ежедневно расстреливали 1500 человек. “Десять миллионов [репрессированных]”, – в 1942 году сообщил Черчиллю, [приехавшему на переговоры] в Кремль, Сталин, возведя руки. Но, если учесть множество жертв голодомора, эта оценка занижена[1161]. (Любопытно, что поваром у Ленина и Сталина служил один и тот же человек – дед Владимира Путина.)

Энн Эпплбаум в своей книге об истории Восточной Европы рассказывает о “необычайно сильном сочетании эмоций – страха, стыда, гнева, сдержанности”, которое “помогло заложить психологическую основу нового режима” – сталинского СССР[1162]. Всепроникающий характер государства, полностью контролирующего все без исключения институты, от детсада и школы до тайной полиции, положил конец независимому изучению истории[1163]. В этом “дивном новом мире” (Оруэлл называл советских комиссаров “наполовину граммофонами, наполовину гангстерами”[1164]) историки не просто обязаны были руководствоваться указаниями Сталина. Если, по его мнению, они в том не преуспевали, то их карьера заканчивалась, а жизнь нередко становилась короче. Так, сына Бориса Дмитриевича Грекова (1882–1953), директора Института истории РАН, отправили в лагерь, и Греков в ужасе, пойдя на большие уступки сталинистам, стал писать книги и статьи на заказ. Михаил Иванович Ростовцев (1870–1952), авторитетный специалист по древней истории Юга России и Украины, в 1918 году покинул страну, поселился в США и преподавал в Йельском университете. В последние годы жизни он страдал от острой депрессии, как и некоторые другие эмигранты.

Михаил Покровский (1868–1932) был одним из влиятельнейших советских историков 1920‐х годов и ранним участником революционного движения. После захвата большевиками власти он стал заместителем наркома народного просвещения и редактировал несколько заметных исторических журналов, занимаясь полуофициальной реинтерпретацией прошлого России. Несмотря на верность Покровского, Сталин отверг его работы за якобы недостаточное понимание роли личности в истории и недостаток патриотического пыла и инициировал разоблачение ошибок Покровского. Многих его коллег обвинили в проведении “антимарксистских, антиленинских, по сути дела ликвидаторских, антинаучных взглядов на историческую науку”[1165].

Евгений Тарле (1874–1955), основатель МГИМО, входил в группу видных историков, [в 1929 году] обвиненных в заговоре против правительства, и [в 1931 году] его сослали [на два года в Алма-Ату]. Тогда же (в 1934–1936 годах) Политбюро обратило внимание на преподавание отечественной истории, и Сталин поручил подготовить новый стандартный учебник. Государство осталось единственным издателем. По словам Оруэлла, Документальный отдел Министерства правды занят переписыванием прошлого так, чтобы выходило: Океания неизменно воюет с тем, с кем нужно. “Если партия может запустить руку в прошлое и сказать о том или ином событии, что его никогда не было, – это пострашнее, чем пытка или смерть”, – писал Оруэлл в “1984”[1166].

Странно, но Гитлер и Сталин никогда не встречались. Маргарет Макмиллан, которую я упоминал выше, так описывает подход Сталина:

Диктаторы, как правило, знают силу истории – возможно, потому, что очень хорошо сознают собственную ложь. Поэтому они пытаются переписать, отринуть, стереть прошлое. И Робеспьер в революционой Франции, и Пол Пот в Кампучии 1970‐х годов затеяли строительство социума с самого начала. Новый календарь Робеспьера и “нулевой год” Пол Пота были призваны стереть прошлое и намеки на то, что существовали иные способы общественного устройства. Рассказывают, что основатель Китая император Цинь [Шихуанди] повелел уничтожить все исторические книги, похоронить заживо ученых, которые могли ее помнить, и написал собственную историю… Мао пошел еще дальше: он попытался истребить всякую память и все предметы материальной культуры, которые, напоминая китайцам об их прошлом, могли помешать переделать их в новых мужчин и женщин, в коммунистов[1167].

Сталин также изложил собственную версию событий в качестве соавтора “Краткого курса истории ВКП(б)”. В юности вождь, как ему нравилось называться, считался подающим надежды поэтом, и теперь он переписывал текст государственного гимна, переводы нескольких поэтов и даже правил сценарий “Ивана Грозного” [Сергея Эйзенштейна]. Сталин мастерски жонглировал словами: при нем эвфемизм “чрезвычайное происшествие” стало означать любое поведение, которое он полагал антигосударственным, в том числе некомпетентность, трусость, “антисоветскую агитацию”, даже пьянство. Сообщение в “Правде” в январе 1924 года о “болезни” Льва Троцкого было воспринято как верный признак грядущего падения. Польский поэт Збигнев Херберт иронически называл Сталина – за порчу языка – “великим лингвистом”.

Сам “дядюшка Джо” мирно скончался 5 марта 1953 года в возрасте семидесяти четырех лет. Три десятилетия кровавого правления подошли к концу. Три года спустя его