Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

рубежа. Орландо Файджес одним из довольно немногих (среди них Энтони Бивор, Энн Эпплбаум, Лоуренс Рис и Адам Замойский) отправился в Москву (реже – в Санкт-Петербург) за сокровищами. “В интеллектуальном отношении крах коммунизма явился для историков освобождением”, – записал Файджес. В 1984–1987 годах он неделями просиживал в Государственном архиве Российской Федерации:

Система работала по следующему принципу: сохранять все, но признавать существование лишь тех материалов, одобренных к публикации советскими историками. Женщина из КГБ просматривала все наши заказы. Нам, иностранцам, приходилось работать в отдельном читальном зале, без доступа в буфет, чтобы мы не контактировали с советскими историками и архивистами, которые могли помочь в работе. Ошибка в системе была всего одна: читальный зал для советских исследователей и помещение для иностранцев имели общий туалет. В те времена я курил, поэтому часто туда наведывался и болтал с советскими историками и архивистами, которым нравились мои сигареты и которые были рады найти для меня массу дел[1177].

Другой гость, Джонатан Брент, шеф-редактор издательства Yale University Press, убедил архивистов позволить ему опубликовать документы и сделал их соредакторами, чтобы они могли получать гонорар в американской валюте[1178]. Брент заверил, что книги будут доступны на русском языке. Это было важно: националисты уже протестовали против того, что в архивах копаются желающие очернить советскую историю чужеземцы, которые заостряют внимание на самых мрачных ее страницах. Брент договорился о субсидии на издание университетом серии книг на русском языке и предоставил публикаторам решать, что они хотят добавить или изъять. К концу 2009 года четырнадцать из двадцати книг йельской серии вышли на русском языке – хотя, разумеется, во многих случаях архивисты передали одни и те же документы нескольким издателям[1179].

Энтони Бивор – еще один зарубежный ученый, ездивший в Москву работать, в его случае – в военных архивах. Бивору пришлось пообещать предоставить материалы (из‐за опасений, что если власти не одобрят то, что он в итоге напишет, ему не позволят вернуться). После перевода на русский язык отмеченной наградами книги “Падение Берлина” Бивора раскритиковали за особое внимание к бесчинствам, совершенным Красной армией. “Сталинград” (1998) того же автора вышел в России с предуведомлением (о котором Бивор, похоже, даже не знал), что большая часть сообщаемого в книге – неправда. Но и этого показалось мало. В 2015 году российские военные объявили об учреждении комиссии для открытия архивов и “развенчания лжи” Бивора, и в том же году Министерство образования Свердловской области распорядилось “проверить наличие в [школьных и университетских] библиотеках” его книг и “принять меры по изъятию из доступа обучающихся и педагогических работников”. Чиновники заявили, что книги Бивора пропагандируют “стереотипы, сформировавшиеся во времена Третьего рейха… ошибочно трактуют информацию о событиях Второй мировой войны, противоречат историческим документам, пропитаны пропагандистскими стереотипами нацизма”. Книги эти напечатаны при поддержке соросовского института “Открытое общество”, который, как указали чиновники, известен вмешательством во внутренние дела России. В 2015 году верхняя палата парламента составила список “нежелательных” организаций. В него вошел и фонд Сороса. Теперь книги Бивора и других неблагонадежных историков (например, Джона Кигана) в России купить нельзя.

Государственный диктат ощущается и теперь. В российском издании “21 урока для XXI века” (2018) Юваля Ноя Харари целые параграфы, содержащие критику правительства, без ведения автора были переписаны. При этом российское правительство заявляет о незаконности цензуры.

К 2015 году политика невмешательства Бориса Ельцина уже давно подвергалась пересмотру Владимиром Путиным, который в августе 1999 года[1180] стал премьер-министром и до сих пор занимает президентский пост. Взгляды Путина на новейшую историю хорошо известны. Советский Союз стал последней, а не первой страной в Европе, заключившей договор с нацистской Германией: сделки Запада с Гитлером – вот что действительно постыдно. В сентябре 1939 года СССР не напал на Польшу: он просто защитил территорию, “брошенную на произвол судьбы” “рухнувшим” польским правительством. И так далее.

Путин с самого начала понимал значение исторической риторики для своей националистической политики, в первую очередь для поддержания ностальгии по СССР: распад Союза большинство россиян считает унизительным поражением. Орландо Файджес в недавней статье так обрисовал положение: “В считаные месяцы они потеряли все – империю, идеологию, экономическую модель, которая давала им чувство защищенности, статус сверхдержавы, гордость за страну и производное от советской истории самосознание”.

В том году, когда Путин пришел к власти, социологи выяснили, что ¾ россиян сожалеет о распаде СССР и желает, чтобы Москва вернула себе утраченные территории, в том числе Крым и восток Украины. По словам Файджеса, людей возмущали разговоры о том, что им следует стыдиться своей истории. Они выросли на мифах об освобождающей силе Октябрьской революции, первой пятилетке, коллективизации, разгроме троцкистов, достижениях в культуре, науке и технике. Чего им стыдиться? В наши дни можно купить даже старые мундиры тайной полиции. Путин создал собственную историческую мифологию, соединив советские мифы (но без коммунистической начинки) с дореволюционными, и столетие революции 1917 года государство проигнорировало[1181].

Недавно New York Times Magazine поручил норвежскому писателю Карлу Уве Кнаусгору съездить в Россию и описать то, что он увидит. Кнаусгор отметил:

С каждым годом они все сильнее стараются обесценить 1917 год. Это оттого, что революции в их идеальной версии событий не было! Они пытаются неразрывно связать царскую и сталинскую Россию. Согласно нынешнему нарративу, иностранные шпионы и предатели сто лет назад вынудили нас убивать друг друга, и это не должно повториться. Поэтому нам нужно сплотиться, поэтому все мы должны встать под знамена Путина, поэтому мы должны запретить всякую оппозицию, поэтому мы должны даже пожертвовать гражданскими правами. Ведь это не должно повториться[1182].

Путин не отрицал злодеяний Сталина (и в нескольких речах признал их)[1183], но призвал учитывать и успехи дядюшки Джо, автора славного прошлого, – прежде всего победы в Великой Отечественной войне. Это приводит к странному лавированию: в 2015 году в Москве открылся Музей истории ГУЛАГа – но при этом большая часть лагерей и мест массовых захоронений не стали местами памяти и постепенно уничтожаются. По словам эмигрантки Маши Гессен[1184], “каждый музей и даже каждая страна, по сути, стремится поведать о нравственном величии своего народа”[1185]. При этом она может говорить о “мафиозном государстве, управляющем тоталитарным обществом”, и это не выглядит грубым преувеличением[1186].

В июне 2007 года на транслировавшейся по ТВ Всероссийской конференции преподавателей гуманитарных и общественных наук Путин посетовал на беспорядочное преподавание истории советского периода и призвал