Гадюка - Биннур Шафак Нигиз

– Надо же, – сказал он совсем не веселым тоном, – ты игнорируешь все происходящее, игнорируешь кровь в волосах, но интересуешься, не ранен ли я? Волнуешься за меня? – Он задавал эти вопросы таким бездушным тоном, словно собственная душа раздражала его, и он собирался отречься от нее.

– Да, – сказала я, не в силах выдавить больше ни слова. Меня трясло. Какая-то часть меня желала, чтобы это была его кровь. Даже зная правду, она хотела укрыться во лжи и слепо ей верить.

– Не смотри на меня такими глазами, – сказал Эфкен, как будто это причиняло ему только боль. – Черт подери. – Когда он распахнул дверцу, в салон ворвался холод, окутывая меня, и я задрожала. Снежинки прилипли к его черным волосам и превратились в лужицы на плече пиджака. – К черту все! – Он пнул камень и со всей силы ударил кулаками по крыше джипа, отчего я затряслась сильнее. Мне казалось, что я сейчас расплачусь.

Эфкен сел за руль и завел двигатель, а я вжалась в сиденье. Туфли натирали, причиняя боль, но у меня не было сил даже на то, чтобы наклониться и снять их. Я увидела окровавленные руки Эфкена, вцепившиеся в руль, и по моей коже прошелся холодок. Казалось, час назад я очутилась в эпицентре апокалипсиса, который вот-вот нагрянет.

– К черту все это, – сказал он одними губами, думая, что я не услышу, но я услышала. Я напряглась, но не могла оторвать взгляда от его рук. В салоне джипа было темно, потому что Эфкен не включил свет, и стоял тяжелый аромат крови, смешанный с запахом дыма и копоти. Корица и парфюм Эфкена просто терялись на фоне этих запахов, навевающих мысли о смерти.

Я терялась во времени.

Он начал сдавать назад, опираясь рукой на сиденье, и в этот момент я гораздо отчетливее разглядела пятна крови. Стараясь не встречаться со мной взглядом, он резким маневром развернулся и въехал в темный переулок. Большие колеса джипа буксовали по обледенелой дороге, и я слышала хруст льда. Весь путь в голове крутились разные мысли, словно пчелиный рой.

Мой взгляд то и дело падал на его руки. И глядя на его руки, я постоянно думала о смерти. Смерть казалась чем-то обыденным, особенно если ты живешь с кровью на руках. Если ты привык видеть чужую кровь на руках и биться с суровой правдой. Казалось, люди были одержимы идеей причинять боль друг другу. Меня же это всегда пугало. Если бы кто-то причинил мне боль, я бы выбрала самый легкий из возможных вариантов и просто убрала бы человека из своей жизни. Но другие люди думали иначе. Иногда месть становилась делом всей их жизни, а причинить боль было важнее, чем пострадать самому. Я знала, что Эфкен относился к этому типу людей. Он вредил окружающим, чтобы не чувствовать боль самому. Или хотел, чтобы все страдали, потому что его часто обижали.

Я смотрела на него и видела то, чего не замечали все остальные. И я знала, что он также видит во мне то, чего не замечают другие.

Возможно, он помог раненному в клубе. Не стоило сразу думать о чем-то мрачном и жестоком. Почему в первую очередь он ассоциируется у меня именно с адом? Может быть, он вышел из материнского чрева, чтобы нести ад в этот мир, но его душа была олицетворением рая? Разве не так?

Мне было больно, потому что Эфкен Карадуман пробрался в меня, в самые неизведанные уголки моей души, в нетронутые слепые зоны моего сердца.

Наконец мы остановились в нескольких метрах от дома. Я посмотрела на знакомое крыльцо красными воспаленными глазами и в этот момент поняла, что по моим щекам текут слезы, хотя мне казалось, что они давно прекратились.

Маска уже не скрывала моих слез. Тушь растекалась по лицу длинными черными полосами. Я вытерла крупную слезинку, повисшую на подбородке, и на тыльной стороне ладони отпечаталась чернота. Но мне это не показалось странным.

Хотя я не осознавала, это происходило с первого моего дня здесь.

Меня медленно затягивало во тьму. Я становилась частью тьмы. Я становилась тьмой. Я исчезала.

Когда двигатель стих, в небе висела полная луна, отбрасывающая серебристый свет. Слезы все текли и текли по моим щекам. Я разглядывала трещинки на ее поверхности, а Эфкен сидел на водительском сиденье и молча смотрел в лобовое стекло.

– Выходи, – наконец сказал он, и я повернулась к нему, пытаясь разглядеть его профиль. Я плохо видела его лицо, потому что сидела на заднем сиденье, но потом подняла взгляд и обнаружила, что он смотрит на меня через зеркало заднего вида. Когда наши глаза встретились, у меня в груди появилась такая тяжесть, что я больше не смогла сдержать ни рыданий, ни слез.

Я была переполнена.

Я знала, что этот бал превратился в настоящую катастрофу.

Как знала и то, что Эфкен вовсе не помог раненному в клубе.

– Не плачь, – сказал он. В его голосе прозвучал холод, но я проигнорировала его. Как он мог просить меня не плакать? Он не хотел, чтобы я плакала, но при этом даже не рассказывал, что произошло внутри. Мне стало бы гораздо легче, если бы я узнала, что все живы, но он продолжал молчать. А это означало одно: кто-то пострадал. Внезапно я почувствовала себя очень виноватой, потому что этот дурацкий бал организовали из-за меня, только ради того, чтобы найти мужчину, с которым я была связана узами Непреложной печати. Это была моя вина. Чувство вины сдавило горло, и слезы потекли еще сильнее.

Эфкен в панике потянулся к заднему сиденью.

– Не плачь, – в отчаянии сказал он. – Всего несколько погибших.

– У тебя поэтому руки в крови? – спросила я, но Эфкен промолчал. Может, в кого-то стреляли? Может, кто-то сгорел заживо? Было бы странно, если бы никто не погиб в таком хаосе. Я расплакалась еще сильнее. Чувство вины было подобно глубокому колодцу, на дне которого мне предстояло провести долгие, долгие годы.

Эфкен вышел из джипа, грубо ругаясь, обошел машину спереди и открыл дверь с моей стороны. На улице было холодно. Снег падал крупными хлопьями, как будто Бог в гневе разорвал облака, словно бумагу, на мелкие кусочки. Когда Эфкен притянул меня к себе, испачкав мое белое платье кровью, я зарыдала еще сильнее. Я крепко обхватила его за шею, словно хотела вырваться из этого отчаяния. Его объятья снова подарили