Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

на боязнь инцеста как на врожденный инстинкт должен быть отброшен. Не лучше обстоит дело с другим объяснением запрета инцеста, радующего многочисленных сторонников предположения, что первобытные народы рано заметили, какими опасностями грозит кровосмешение их роду, и что поэтому они с вполне осознанными намерениями запретили инцест. Возражения против этой попытки объяснения возникали одно за другим[402]. He только запрещение инцеста, видимо, старше любых занятий скотоводством, на примере которых человек мог наблюдать действие кровосмешения на свойства породы, но и то, что вредные последствия кровосмешения еще и сегодня не свободны от всякого рода сомнений, а в отношении людей труднодоказуемы. Далее, все, что нам известно о современных дикарях, делает очень маловероятным, чтобы помыслы их отдаленнейших предков уже были заняты предотвращением вреда своим позднейшим потомкам. Звучит смехотворно, когда этим, живущим без всяких дальних задумок, взрослым детям хотят приписать гигиенические или евгенические мотивы, которые едва ли учитываются даже в нашей современной культуре[403].

Наконец, нужно также выдвинуть в качестве довода то, что исходящего практически из гигиенических мотивов запрета кровосмешения как фактора, ухудшающего породу, кажется, совершенно недостаточно для объяснения глубокого отвращения нашего общества к инцесту. Как я показал в другом месте, эта боязнь инцеста у живущих сегодня первобытных народов оказывается скорее более активной и сильной, чем у цивилизованных.

И если можно ожидать, что для выведения боязни инцеста существует выбор между социологическими, биологическими и психологическими гипотезами, причем психические мотивы, видимо, следовало бы считать представителями биологических сил, то в конце исследования чувствуешь себя обязанным присоединиться к скромному высказыванию Фрэзера: нам неизвестно происхождение боязни инцеста и мы даже не знаем, что должны рекомендовать. Ни одно из предложенных до сих пор решений загадки не кажется нам удовлетворительным[404].

Должен упомянуть еще об одной, совершенно иной, чем рассмотренной до сих пор, попытке объяснить возникновение боязни инцеста. Ее можно было бы назвать историческим объяснением.

Эта попытка связана с гипотезой Ч. Дарвина о доисторическом социальном состоянии человека. Исходя из поведенческих привычек высших обезьян, Дарвин сделал вывод, что и человек первоначально жил небольшими ордами, внутри которых ревность самого старшего и самого сильного самца препятствовала сексуальному промискуитету. «Фактически по тому, что нам известно о ревности у всех млекопитающих, из которых многие вооружены специальным оружием для борьбы со своими соперниками, мы можем сделать вывод, что общее совокупление в естественном состоянии крайне невероятно… Если поэтому в потоке времени мы заглянем достаточно далеко назад и сделаем вывод о социальных привычках человека в их нынешнем виде, то наиболее вероятной будет точка зрения, что человек поначалу жил небольшими сообществами, каждый мужчина с одной женщиной или, если у него была власть, с несколькими, которых он ревностно защищал от любых других мужчин. Или же еще не был социальным животным и все же жил один с несколькими женщинами, как горилла; ведь все туземцы единодушны в том, что в группе горилл можно встретить только одного взрослого самца. Когда молодой самец подрастает, происходит борьба за власть, и сильнейший, убив или прогнав остальных, становится вожаком общины (д-р Саваж: «Boston Journal of Nature. Hist.». 1845–1847. Bd. V). Когда наконец младшим самцам, изгнанным в результате этого и скитающимся в окрестностях, выпадет удача найти самку, они также будут предотвращать слишком близкое кровосмешение среди членов одной и той же семьи»[405].

Аткинсон, по-видимому, первым признал, что эти отношения дарвиновской первобытной орды на практике должны были обеспечивать экзогамию молодых мужчин. Каждый изгнанный мог основать подобную орду, в которой из-за ревности ее главы действовал такой же запрет полового общения и с течением времени на этой основе сложилось осознанное теперь в виде закона правило: никакого полового общения с коллегами по орде. После установления тотемизма правило приняло другую форму: никакого полового общения в пределах тотема.

Э. Ланг присоединился к этому объяснению экзогамии[406]. Но в той же книге он отстаивает и другую (дюркгеймовскую) теорию, видящую в экзогамии следствие тотемистических законов. Совсем не просто соединить оба взгляда друг с другом; в первом случае экзогамия существовала до тотемизма, во втором случае она вроде бы его следствие[407].

3

Единственный луч света проливает в эту тьму психоаналитический опыт: «Отношение ребенка к животному во многом сходно с отношением к нему первобытного человека. Ребенок не проявляет еще и следа того высокомерия, которое впоследствии побуждает взрослого культурного человека отделить резкой гранью собственную природу от природы любого другого живого существа. Не задумываясь, ребенок признает полное равноправие животного; в безудержном признании своих потребностей он чувствует себя, пожалуй, более близким ему, чем кажущемуся ему загадочным взрослому. В этом превосходном согласии ребенка с животным нередко наступает характерная заминка. Ребенок вдруг начинает бояться определенного вида животных и остерегается контактировать с ними или видеть какую-либо его особь. Возникает клиническая картина фобии животных – одного из самых распространенных среди психоневротических заболеваний этого возраста и, возможно, самой ранней формы такого заболевания. Фобия обычно касается животных, к которым до того ребенок проявлял особенно живой интерес, она не имеет ничего общего с отдельным животным. Выбор животных, способных стать объектами фобии, в городских условиях невелик. Это лошади, собаки, кошки, реже птицы, поразительно часто маленькие животные, вроде жуков и бабочек. Иногда объектами бессмысленного и безмерного страха, проявляющегося при фобиях, становятся животные, известные ребенку только из книжек с картинками и сказочных историй; редко удается узнать пути, по которым был совершен необычайный выбор внушающего страх животного. Так, я обязан К. Абрахаму сообщением случая, когда сам ребенок объяснил свой страх перед осой тем, что цвет и полосатая поверхность тельца осы напоминают о тигре, которого, как он слышал, следует бояться.

Фобии животных у детей еще не стали предметом внимательного аналитического исследования, хотя всячески заслуживают этого. Трудности анализа детей в очень раннем возрасте являются, вероятно, причиной этого упущения. Нельзя поэтому утверждать, что известен общий смысл этих заболеваний, и даже полагаю, что он почти наверняка не окажется одинаковым. Впрочем, некоторые случаи таких, направленных на крупных животных, фобий оказались доступными для анализа и тем самым раскрыли исследователю свою тайну. Во всех случаях она одна и та же: в сущности, страх относился к отцу, если исследуемые дети были мальчиками, и был всего лишь сдвинут на животное.

Наверное, каждый сведущий в психоанализе человек наблюдал такие случаи и получил от них такое же впечатление. Все же по этому поводу могу сослаться на небольшое число обстоятельных публикаций. Они крайне редки в литературе, из чего не следует заключать, что мы вообще можем основывать