Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

свои утверждения только на разрозненных наблюдениях. Упомяну, например, автора, который вполне компетентно занимался неврозами детского возраста, – М. Вульфа (Одесса). Излагая историю болезни девятилетнего мальчика, он сообщает, что последний с четырех лет страдал фобией собак. «Когда на улице он видел пробегающую мимо собаку, то плакал и кричал: „Милая собака, не кусай меня, я буду вести себя хорошо“; под „вести себя хорошо“ он понимал: „не буду больше играть на скрипке“ (онанировать)»[408].

Тот же автор далее подводит итог: «Его фобия собак является, так сказать, сдвинутым на собак страхом перед отцом, ведь его странное выражение „собака, я буду вести себя хорошо“, то есть не буду мастурбировать, относится, собственно говоря, к отцу, который запретил это делать». В примечании он затем добавляет, что его наблюдения вполне совпадают с моими и одновременно свидетельствуют об обилии таких наблюдений: «Такие фобии (фобии лошадей, собак, кошек, кур и других домашних животных), по моему мнению, в детском возрасте по крайней мере так же распространены, как pavor nocturnus[409], и при анализе почти всегда оказываются сдвигом страха перед одним из родителей на животных. Сходен ли с ним механизм столь распространенных фобий мышей и крыс, не возьмусь утверждать».

В первом томе «Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen» я поместил «Анализ фобии пятилетнего мальчика», предоставленный в мое распоряжение отцом маленького пациента. Это был страх перед лошадью, из-за последствий которого мальчик отказывался выходить на улицу. Он опасался, что лошадь придет в комнату и укусит его. Оказалось, что это было наказанием за его желание, чтобы лошадь пала (умерла). После того как с помощью заверений мальчик освободился от страха перед отцом, выяснилось, что он борется с желаниями, имеющими содержанием удаление отца (отъезд, смерть). Он воспринимал отца, давая понять это совершенно ясно, как конкурента в благосклонности матери, на которую были направлены, как он смутно подозревал, его зарождающиеся сексуальные желания. То есть он находился в состоянии типичной установки ребенка мужского пола к родителям, которую мы называем «комплексом Эдипа» и в которой вообще признаем центральный комплекс неврозов. Новым для нас наблюдением в анализе «маленького Ганса» является важный для тотемизма факт, что в таких условиях ребенок сдвигает часть своих эмоций с отца на животное.

Анализ обнаруживает как важные по содержанию, так и случайные ассоциативные пути, по которым происходит подобный сдвиг. Он позволяет разгадать его мотивы. Возникающая из соперничества по поводу матери ненависть не может беспрепятственно распространяться в психике мальчугана, ей приходится бороться с уже существующими чувствами нежности и преклонения перед той же персоной. Ребенок находится в состоянии двойственной – амбивалентной – эмоциональной установки к отцу и достигает облегчения в этом амбивалентном конфликте, сдвигая свои враждебные и боязливые чувства на суррогат отца. Впрочем, сдвиг не может покончить с конфликтом, обеспечить полное разделение нежных и враждебных чувств. Напротив, конфликт переносится на объект сдвига, амбивалентность перемещается на него. Вполне очевидно, что маленький Ганс проявляет к лошадям не только страх, но также уважение и интерес. Как только его страх уменьшился, он отождествляет себя с вызывающим страх животным, скачет, как лошадь, и теперь, в свою очередь, кусает отца. На другой стадии разрушения фобии ему ничего не стоит идентифицировать родителей с другими крупными животными[410].

Можно предположить, что в этих детских фобиях животных возвращаются в виде негатива некоторые черты тотемизма. Тут мы обязаны Ференци редким и прекрасным наблюдением случая, который только и можно назвать положительным тотемизмом у ребенка[411]. У маленького Арпада, о котором сообщает Ференци, проснулись тотемистические склонности, впрочем не прямо в связи с комплексом Эдипа, а на основе нарциссической предпосылки последнего – страха кастрации. Однако внимательно изучивший историю маленького Ганса найдет и в этом случае множество свидетельств того, что отец, как обладатель больших гениталий, вызывает восхищение, а как угроза половому органу ребенка – вызывает страх. В комплексах и Эдипа, и кастрации отец играет указанную роль внушающего страх противника инфантильных сексуальных склонностей. Кастрация и замена ее ослеплением составляют наказание, которым он угрожает[412].

Когда маленькому Арпаду было два с половиной года, он как-то летом на даче попытался помочиться в курятнике, при этом курица клюнула его в член или схватила его клювом. Вернувшись год спустя на то же место, он сам стал курицей, интересовался курятником и всем, что в нем происходит, и заменил свой человеческий язык на кудахтанье и кукареканье. В период наблюдения (пять лет) он снова стал говорить, но в разговорах занимался исключительно курами и другой домашней птицей. Он не играл иными игрушками и пел только песни, в которых что-то происходило с домашними птицами. Его поведение по отношению к тотемному животному было исключительно амбивалентным – чрезмерная ненависть и любовь. Охотнее всего он играл в резание кур. «Бой домашней птицы вообще является для него праздником. Он был способен часами возбужденно танцевать вокруг трупов птиц». Впрочем, затем он целовал и гладил убитое животное, очищал и ласкал истязаемые им самим изображения кур.

Маленький Арпад сам заботился о том, чтобы смысл его странного поведения не остался скрытым. При случае он самостоятельно переводил свои желания с тотемистического способа выражения обратно в повседневную форму. «Мой отец – петух, – сказал он однажды. – Теперь я маленький, сейчас я – цыпленок. Когда буду больше, то стану курицей. Когда еще вырасту, то стану петухом». В другой раз он неожиданно захотел есть «фаршированную мать» (по аналогии с фаршированной курицей). Он был очень щедр на явные угрозы кастрации другим, поскольку сам впитал их из-за занятий онанизмом.

Относительно истоков его интереса к происходящему в курятнике, по словам Ференци, не оставалось никакого сомнения: «Активное половое общение между петухом и курами, откладывание яиц и вылупливание маленьких цыплят удовлетворяли его сексуальную любознательность, которая, собственно говоря, относилась к жизни человеческой семьи. По образцу жизни кур он формировал объекты своих желаний, сказав как-то соседке: „Я женюсь на вас, и на вашей сестре, и на моих трех кузинах, и на кухарке, нет, вместо кухарки лучше на матери“».

Позднее мы сумеем дополнить оценку этого наблюдения; теперь же выделим только две черты, указывающие на важное сходство с тотемизмом, – полное идентифицирование с тотемным животным[413] и амбивалентная эмоциональная установка к нему. На основании этих наблюдений мы считаем себя вправе поместить в формулу тотемизма – для мужчин – на место тотемного животного отца. Тут мы замечаем, что тем самым не сделали нового или особенно смелого шага. Ведь дикари сами это утверждают и высказывают, а