Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

и без вмешательства Теннисона репутация Рассела установилась навсегда. Из его репортажей английская публика впервые узнала о реалиях войны, и возмущение оказалось таким, что правительству пришлось изменить свое отношение к солдатам. Деятельность Флоренс Найтингейл привела к перевороту в военной медицине. Коллега Рассела, писавший для Daily News, считал, что его репортажи “довели до Военного министерства тот факт, что публике есть что сказать о ведении войн и что войны не касаются исключительно суверенов и государственных мужей”[1219]. Статьи Рассела зачитывали вслух в палате общин, и это во многом обусловило отставку кабинета [графа Абердина] в начале 1855 года. Рассела называли “самым известным из всех, кого видел мир, газетным корреспондентом”, обладавшим, возможно, влиянием большим, чем любой журналист в истории.

Он оставался в Крыму (Лев Толстой тоже слал оттуда корреспонденции) до тех пор, пока оттуда не ушел последний английский солдат, и отправился домой в июле 1856 года. Всего через десять дней после триумфального возвращения на родину Рассел уехал в Москву, на коронацию Александра II. Затем последовали новые командировки, в том числе в Индию для освещения восстания сипаев (1858), событий австро-прусской (1866) и франко-прусской войн (1870–1871). В 1861–1863 годах Рассел находился в Америке (новый президент Линкольн встретил его словами: “Лондонская Times – одна из огромнейших сил в мире… за исключением, возможно, Миссисипи”) и за 1200 фунтов в год плюс расходы рассказывал о Гражданской войне. Рассел любил похвалу, много пил и был позером (“Обжорство и пьянство являлись его главными пороками”[1220], – подтверждает Аманда Форман), но его репортажи свободны и от лености, и от националистических предрассудков. Нередко он задерживал репортажи, почти опаздывая к отправке почты; дважды во время Гражданской войны его пакеты с рукописями пришлось крепить к уже запечатанным и готовым к отправке мешкам.

Пока Рассел плыл в Америку, Times заявила о своей поддержке сецессионистов, но очень скоро он продемонстрировал читателям, насколько ненавидит рабство, и заявил редактору, что не желает защищать Юг. (Позднее он отказался сотрудничать с осадившими Париж пруссаками, найдя их поступки варварскими.) Рассел совершал поздку по Югу, когда в Балтиморе его застигло известие о сдаче [северянами] форта Самтер, означавшей начало войны. Рассказ Рассела о паническом бегстве армии Союза после Первой битвы при Булл-Ране вызвал волну неприязни (хотя точность его сведений признали даже военные), и его подвергли резкой критике обе стороны конфликта. Подавленный, в апреле 1862 года Рассел вернулся домой, предоставив писать о войне другим.

Но он не собирался останавливаться. Рассел взялся редактировать Army and Navy Gazette (и занимал эту должность до 1903 года), напечатал роман (“Приключения доктора Брэйди”, 1868) и продолжал делать репортажи о чем угодно: о прокладке по дну Атлантического океана телеграфного кабеля, о свадьбе принца Уэльского (они дружили до конца жизни), об австро-прусской войне, о Парижской выставке, о заключительных этапах англо-зулусской войны (в этом случае – для Daily Telegraph). Может, к сорока годам Рассел и превратился в “самодовольного… человека с вздернутым носом, голубыми глазами, седыми волосами и двойным подбородком”[1221], но его аккуратные “черновики” по‐прежнему сохраняли силу, как и все написанное современниками. Прославленный зарубежный корреспондент Патрик Коберн писал: “Журналистов иногда снисходительно благодарят за изготовление «черновика истории», но чаще бывает так, что черновик лучше чистового варианта. Вполне заслуживает доверия рассказ очевидца, еще не пропущенный через смеситель общепринятых мнений и научных интерпретаций”[1222].

Высказывание о журналистике как черновике истории приписывали разным людям (уже в 1905 году – нескольким авторам[1223]), но каким бы ни было его происхождение, представление о журналистах как о своего рода летописцах (даже если ценность их работы неясна) сохранилось. Это представление возникло в конкретный период – когда так называемая объективная журналистика быстро приобретала вес и профессии требовалось придать благопристойность. В любом случае это или участие в исторических событиях, или их описание.

Во времена Рассела читатели Times и Telegraph ловили его слова. Публика испытывала ненасытный аппетит к новостям. К 1880‐х годам в Великобритании выходило пятнадцать утренних и девять вечерних газет, а также триста восемьдесят три еженедельника (пятьдесят из них приходилось на Лондон). Тем не менее в 1894 году редактор New York Sun Чарльз А. Дейна, в начале своей карьеры работавший корреспондентом New York Tribune Ораса Грили, назвал профессию журналиста “сравнительно новой”, хотя начинался золотой век зарубежных корреспондентов.

Журналистику этого периода точно охарактеризовала энциклопедия (1928) Chicago Tribune: “Если у этого дела – издания крупной ежедневной газеты – и сохранился некогда окружавший все газеты и всех газетчиков романтический ореол, то значительная его доля приходится именно на зарубежных корреспондентов”[1224]. Новости – две мировые войны, коммунистические революции, возникновение глобальной взаимозависимости – имели громадное значение. Именно журналисты первыми поведали не только о страшной цене атаки под Балаклавой, но и о бойне в Сонгми и эпидемии лихорадки Эбола в Западной Африке в 2014 году.

Это были газетчики (мужчины, реже женщины), а не тележурналисты. В течение десятилетия после основания Би-би-си (1922) ее руководители полагали, что изложение новостей лучше предоставить газетам. Иэн Джек, журналист из Guardian, указывает, что роль радиобюллетеня заключалась в том, чтобы поощрить людей покупать газеты, и однажды радиопередача началась так: “Добрый вечер! Сегодня Страстная пятница. Новостей нет”[1225]. К середине 1930‐х годов, однако, Би-би-си пришлось открыть небольшой новостной отдел (но репортеров все же не наняли), и именно репортер Би-би-си (Ричард Димблби) в 1938 году рассказал в эфире о возвращении Чемберлена из Мюнхена. Игра началась.

Почти весь XX век репортеры пользовались непререкаемой репутацией, и звезды журналистики могли сопровождать обычную работу сочинением книг на те же темы, которыми они занимались в газете. Некоторые предприимчивые авторы не тратили времени на газеты и сразу брались за книги.

Самый известный из них – Эрик Блэр (1903–1950). Он родился в хорошей семье: его прабабушка была дочерью графа Вестморландского, а отец работал в опиумном отделе колониальной администрации Индии. После “гнусного” Веллингтонского колледжа Блэр перебрался в Итон, который пришелся ему по душе (французский язык там преподавал Олдос Хаксли). Родителям не хватило денег, чтобы отправить его в университет, поэтому Блэр вступил в ряды индийской (тогда еще колониальной) полиции и выбрал службу в отдаленном районе Бирмы, где нес ответственность примерно за 200 тысяч человек. Кроме того, Блэру пришлось отпустить усы и обзавестись татуировками на костяшках пальцев (местное поверье гласило, что это бережет от пуль и змеиных укусов)[1226]. Бирманский опыт позволил Блэру написать эссе “Казнь через повешение” и “Как я стрелял