Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

в деревне Андреевка, что в часе езды на полуразваленном желтом рейсовом автобусе от Севастополя, мы выбрались в город русских моряков. Панорама, белоснежные бескозырки, военные корабли на рейде, и огромная очередь на выставку прекрасного Константина Васильева. Вот, пожалуй, и всё. Ах нет, вот ещё. Я утопил в этой деревне в туалете новенький кроссовок. Он уходил в пучину, как уходил героический крейсер «Варяг», медленно погружаясь вглубь. Хотя сравнение с крейсером едва ли может быть. Крейсер в итоге был поднят со дна и восстановлен, а вот кроссовок поглощён пучиной навсегда.

Азовское море и прекрасный город Ейск. Музей Поддубного, соленый компот в столовой, и чудесное спасение бабули, которая из-за своих внушительных размеров не провалилась в приоткрытый канализационный люк. Она попросту застряла, став, вероятно, прототипом известного анекдота про Чапаева и Анку, чей таз не лез в печную трубу. Но самое неизгладимое впечатление от того отдыха – выброшенные на берег тела дельфинов, перерубленных винтами пароходов. Они валялись безмолвными большими камнями по всему побережью. Чайки кружили над ними, громко гогоча. А крысы, жившие под старыми лодками, устраивали вылазки после захода солнца, которое нехотя исчезало за морским горизонтом, погружая пляж и город в летнюю ночь.

Было ещё что-то малозначимое.

Но моря, из которого вытаскивали меня силком, не помню. Но помнит меня на море мама.

А я помню своих девочек.

Давно это было…

Давно это было…

Телефон на столе у меня…

Да, а ведь раньше все телефонные номера были не в памяти телефона, а в памяти моей.

Рабочие телефоны родителей, телефон бабушки и дедушки, телефоны одноклассников, телефоны друзей. Все они прекрасно умещались внутри меня, заполняя свои ячейки. Ячеек было много. Потом уже беззаветные подружки, оставляющие свои номера телефонов на клочках газет, вырванных страницах из блокнотов и тетрадей, заполняли предназначенные для них ячейки моей памяти. Порой, за неимением ручки или карандаша, написанные помадой они сохранялись, оставляя свой след в моей жизни.

Рабочие телефоны коллег, клиентов и партнёров имели свои места, но со временем переместились из недр памяти в распухающие визитницы, которые приняли на себя все тяготы запоминания порой ненужной информации.

Набирать номер – это ведь целый ритуал, совпадающий с настроением и целью звонка.

– Мама, я сделал уроки, можно пойду во двор? – набиралось молниеносно, помогая пальцем возвращаться диску.

– Лен, прости, но мы не сможем сегодня встретиться, – набиралось медленно, со вздохом перед последней цифрой.

– Игорь, привет! Расставляй фигуры. Я сегодня белыми, – набиралось обычно, когда начиналось очередная партия в шахматы по телефону.

Давно это было…

О тебе

Китаец

Праздники. Первомай и 7 ноября. Мы никогда не ходили на демонстрации, вернее не участвовали в них. Но дедушка меня всегда брал смотреть, как идут по улице Герцена колонны улыбающихся людей. С транспарантами районов Москвы и учреждений. С цветами и детишками на закорках. Я махал им рукой, как проезжающей электричке на даче. И они мне отвечали, перекрикивая друг друга: «С праздником! Ура!». Потом мы бежали завтракать, чтобы успеть пройтись по ещё перекрытым улицам, как бы идя в конце колонны. Вдыхали свежесть утренней Москвы и пропитывались праздничным настроением, которое витало в воздухе.

Возвращаясь домой, мы обязательно подходили к памятнику Тимирязеву, у которого стоял старик-китаец. Уже тогда он был древним высохшим стариком. Он плоховато говорил по-русски. В ногах у него стояла большая сумка, а все пальцы его были обвязаны тонюсенькими резиночками, на концах которых прыгали глиняные раскрашенные обезьянки, разноцветные бумажные мячики и «мышки–норушки». За пазухой у него торчали пёстрые веера из папиросной бумаги, пользующиеся огромной популярностью у девочек. А ещё были свистульки и «уди-уди»…

Не одно поколение московской детворы тащило за руку своих родителей к нему, прося купить диковинные игрушки…

Московский профессор

Много интересного и необычного связано с Тверским бульваром. Самый старый, протяжённый и, пожалуй, самый любимый москвичами в течение вот уже больше двухсот лет. Одна из особенностей его состояла в том, что с 1923 по 1950 годы с обеих его сторон стояли памятники. И если один из них – «нашему всему» – был излюбленным местом встречи москвичей, то второй был и остаётся мрачноватым и скупым на эмоции. Думаю, что и характер, и физические недостатки, которые опальный профессор московского университета получил после инсульта, передались и памятнику. Хочется пройти побыстрее мимо или, в крайнем случае, посидеть на лавочке внутри бульвара, за памятником русскому дарвинисту.

Во время войны в самую середину площади угодила фашистская бомба. По счастливой случайности никто не пострадал. Так думали вначале. Но вскоре заметили, что у памятника нет головы! Кинулись искать. Нигде нет. Голова ведь не иголка в стогу сена. Да и как ему стоять обезглавленным?! Ночью, во время очередного налёта фашистской авиации, бригада по тушению зажигательных бомб занимала своё место на крыше дома в начале Суворовского бульвара. И, о чудо, в сливной трубе лежала голова памятника московскому профессору Клименту Тимирязеву.

Основание памятника не стали восстанавливать после повреждения от осколков той бомбы, а голову вернули на место. Так он и стоит по сей день…

Церковь для знакомств

Издревле Москва ассоциировалась с пышной русской красавицей, разодетой в красочные одежды-дома, украшения её – золото куполов, песни – колокольный звон. Хлебосольная и румяная, певучая и задорная, уютная и тёплая – Москва коренным образом отличалась от чопорного, холодного и мокрого Петербурга.

И, конечно, у такой матушки рождались всегда красавицы-невесты, славящиеся на весь мир. Помимо привлекательности внешней, молодых повес из Петербурга и других провинций в московских невестах привлекали их состояния и происхождения. Но как представиться? На улице тогда не знакомились, на балы незнакомых не приглашали. Но нет преград, когда на кону стоит будущее. И по каким причинам была для этого выбрана именно церковь Малого Вознесения на Большой Никитской – остаётся только догадываться. Может от того, что настоятель храма свободно изъяснялся по-французски, может быть из-за местоположения. Но этот маленьких храм зачастую не мог вместить всех желающих отстоять Литургию в надежде ненароком встретиться взглядом с белокурой красавицей и, отрекомендовавшись её родителям, получить приглашение на воскресный обед. А там, глядишь, и на Красную горку свадебка.

Воробьёвы