Кто придумал землю? Путеводитель по геофилософии от Делёза и Деррида до Агамбена и Латура - Максимилиан Неаполитанский

Именно тот, кто хочет исследовать природу лишь на эмпирических путях, как будто более всего нуждается в знании ее языка, чтобы понять речь, умершую для него. В высшем филологическом смысле эта речь является истинной. Земля – это книга, составленная из обломков и рапсодий очень разных времен. Каждый минерал есть истинная филологическая проблема. Геология еще ожидает своего Вольфа, который, точно так же как Гомер, исследует Землю и покажет ее состав[90].

Интересно наблюдать, как эта мысль Шеллинга перекликается с пассажем из Гранта: оба говорят о слоях, обломках, пластах, породах, минералах, которые нужно «прочитать». Геология является необходимым фактором мышления, поскольку позволяет вытянуть из неразличимой безосновности понимание глубинного времени, пространство и природу, материализацию идей и концептов.

Сейчас, оглядываясь на историю науки, можно сказать, что геология дождалась своего Вольфа. Возможно, геофилософия требует похожего жеста – разветвления, развития, трансформаций. Жеста, который поможет читать письмена земли новым образом, по-новому интерпретировать текст земли и ее философские проблемы. Это то, чему учит нас Шеллинг как «самый геофилософский автор».

«Клара, или О связи природы с миром духов»

На этом философское исследование земли в творчестве Шеллинга не заканчивается. Обратимся к еще одному его тексту под названием «Клара, или О связи природы с миром духов». Он написан в жанре философской фикции, диалога, в котором участвуют несколько персонажей, в том числе девушка Клара.

Это не самый известный текст Шеллинга, но достаточно важный для нашей темы. В нем происходит необычный поворот, который показывает проблему оснований и безосновности как весьма печальную и меланхоличную. Мы спрашиваем: на чем основывается наш мир? Где вообще найти какие-то основания, чтобы жить? Мы понимаем, что этих оснований нет: нет Бога, нет смысла, нет бытия, нет языка, который нам это все объяснит, нет какого-то большого Другого – фигуры, которая все расскажет. Есть только безосновное – этот растворенный мир неразличимости (и безразличия), который нас все время пугает. Можно сказать, это даже экзистенциальная проблема: человек перед лицом бездны – философской, научной и познавательной.

Эта бездна вызывает меланхолию, которую мы пытаемся чем-то заполнить. Иногда получается, иногда не получается. Фикция Шеллинга «Клара» наполнена таким настроением и попытками понять, что же нам делать, откуда берется печаль и как не провалиться в эту бездну. В диалоге персонажей Шеллинга есть такой фрагмент:

Это правда, – произнесла она в ответ; – я, к примеру, не могу постичь, что за сладостное страдание таится для меня в запахе тех или иных цветов, благодаря которому мне всегда приходится делать вывод о том, что причиной этому запаху – такие же страдания в цветке[91].

То, что здесь показывает Шеллинг, – «печаль цветка», но где она содержится? Где содержится печаль самих оснований или меланхолия безосновного? В нас или за пределами нашей субъектности и чувств? В «Кларе» речь идет о том, что мы находим эту печаль, то есть находим основание в объекте, потому что субъект-объектная парадигма немного размывается. Почему я испытываю грусть, сладкую печаль, как здесь сказано, когда нюхаю цветок? Ответ, который предлагает нам Клара: потому что цветок тоже печален. Он испытывает такую же печаль, чтобы так пахнуть. Это сильное заявление Шеллинга, связанное с тем, где мы ищем основания, в том числе для собственной репрезентации. Мы могли бы сказать: «Я испытываю грусть, потому что так чувствую этот цветок». Тогда основание находится в субъекте. Но жест Шеллинга интересен тем, что основания могут находиться не только в субъекте. Мы можем снова вернуться к такому пониманию реальности, где основания находятся в объектах, во внешнем мире. Хоть Шеллинг и пишет свою фикцию в самом начале XIX века, его идеи совпадают с тем, о чем говорят спекулятивные реалисты с их отказом от Канта и субъекта. Основания больше не в субъекте – они в объектах, природе, земле, где угодно, но только не в человеке. Это объединяет «Клару» Шеллинга и многие современные тексты. Основание, граничащее с безосновным, с геологической неразличимостью, все дальше от человека.

Выше звучала цитата Вударда о том, что земля есть биологическое кладбище истории в том смысле, что сама жизнь подвержена изменчивости природы. Схожая мысль звучит у Шеллинга:

…вся сущность природы свидетельствует о том, что она не добровольно подвергнута этому состоянию и тоскует по освобождению от бренности. Именно факт, что ничто не вечно, – эта внутренняя необходимость, согласно которой в конечном итоге все разрушается и уничтожается и которая тем страшнее, чем безмолвнее ее действие, – именно она есть наиболее пугающее в природе. Откуда эта всеобщая, никогда не прекращающаяся власть смерти?

Власть смерти – это власть природы[92], и именно ее мы находим в земле как безосновности. Земля – это не только безосновность прошлого, геологический процесс глубинного времени, который материализует настоящее. Земля – это еще и безосновность будущего, где есть только одно событие, которое наступит со стопроцентной вероятностью, – сама смерть. Это еще один источник меланхолии, который есть в цветке. Все мы можем оказаться в земле – вот единственный факт безосновности, который может дать основания для жизни.

Меланхолия Шеллинга и депрессия Канта

Ранее уже звучало имя Юджина Такера. По настроению он достаточно близок Вударду: Такер тоже говорит о проблемах темного, но немного в другом ключе. У него есть текст, в котором он заявляет о том, что Кант болел депрессией. Такер приводит цитаты Канта, в которых немецкий философ говорит: «…слабость, которая заставляет малодушно подчиняться своим болезненным ощущениям как таковым даже без какого-либо определенного объекта (следовательно, не пытаясь даже преодолеть их с помощью разума)»[93]. Канта пугают хандра и меланхолия (эти слова можно считать синонимами депрессии для того времени, полагает Такер), потому что они оставляют мысль без предмета. Это может привести к «бесконечной череде бесцельных мыслей, лишенных всякого основания»[94], – замечает Такер. Заметьте: лишенных основания.

Помимо этого, у Канта есть текст «О конце всего сущего», где он говорит о конце мира и жизни. Этот текст читается весьма меланхолично, трагично и депрессивно. Такер интерпретирует его так: все строгие системы Канта исходили из попыток себя ограничить, жестко себя дисциплинировать, чтобы депрессия не развивалась и не захватывала мышление.

Такер говорит о Канте не только как о человеке, который болел депрессией. Он делает шаг к философии, говоря о депрессивном разуме как явлении. Такер утверждает: только депрессивный разум мог придумать такую систему, которая есть в философии Канта. Только депрессивный разум мог написать три «Критики». Такер вновь цитирует Канта:

Почему вообще люди