«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона - Пётр Казарновский

создающих образ. Лицо Другого постоянно разрушает и превосходит предъявляемый мне пластический образ, выходит за его пределы, разрушая и адекватную идею, соразмерную моим представлениям и собственному ideatum. Оно проявляется не через эти качества, а <само по себе>» [Левинас 2000б: 88].

400

Термин, введенный М. Бахтиным в переиздании исследования о Достоевском (1963).

401

В дневнике Риты Пуришинской есть запись от 9.01.1968: «Днем читал „Ожидание Годо“. Очень восхищен, гениально, говорит, плакал и смеялся. Рассказал содержание» (Архив Ф. Якубсона).

402

Приводя буквальное значение слова «Шехина» как пребывание, проживание, автор статьи для Еврейской энциклопедии объясняет его тем, что оно «служило для обозначения имени Бога» и «выражало один из Его атрибутов – отношение Его к миру»; кроме того, в статье приведены слова, которыми, наряду с «Шехиной», обозначалось имя Бога: «Небо», «Имя» [Еврейская энциклопедия 1913: 21].

403

Тем же 1961 годом датировано стихотворение «О Господи, помилуй мя…» (№ 250), открывающее цикл «Лесничество. Шесть стихотворений» и заканчивающееся строками, которые были приведены ранее: «и этой ночи театральность / превыше, Господи, меня».

404

См., напр., [Степанов А. И. 2010: 13–14].

405

В первом тексте цикла «Запись бесед» (1969, № 169) есть слова, позволяющие ухватить эту образность: «Запертый изнутри в одиночку, возвожу себя в сан Господа, чтобы взять интервью у Бога» (Т. 1. С. 236).

406

Обращает на себя внимание повтор этого императива. Возможно, так вводятся мотивное и образное начала стихотворения Хлебникова «Гонимый – кем, почем я знаю?..», очень важного для Аронзона.

407

Любопытно, что поэт использовал в качестве поэтического образа термин, вернее – кальку термина фонетики: «диссимиляция». Возможно, здесь сказалась учеба на филологическом факультете.

408

Эпштейн М. Н. Постмодерн в России. М., 2000. С. 125–130; Эпштейн М. Н. Постмодерн в русской литературе. М., 2005. С. 153–155. В последней из указанных книг исследователь пишет: «Образ-метабола – путь искания такой целостности, которая уже не сводится к простому тождеству и „оборотничеству“ всех явлений, как в метаморфозе, но и не разводит их уподоблением по одному признаку, как в метафоре, а возводит на новый уровень поэтического сознания, где правда мифа трезво обоснована фантастичностью самой действительности» [Эпштейн 2005: 155].

409

Осмелюсь реконструировать предполагаемый первоначальный текст (видимо, впоследствии он был поделен поэтом на два самостоятельных стихотворения – № 187 и № 188), выстраивая строфы в таком порядке: 1. «По городу пойду веселым гидом». 2. «Каким теперь порадуешь парадом» (возможно, вместо «теперь» было обращение «весна»). 3. «Развесь, весна, над улицею ливни». 4. «Скажи, каким расподобленьем истин». 5. «Лепи, весна, душа моя, планеты». 6. «Гони меня, свидетеля разлада». 7. «и надели сомнением пророчеств». 8. «Храни мои нелепые потери». 9. «Войди в других, под ребра, как под своды». К такому объединению, помимо перечисленных формальных свойств, подталкивает парономастическая близость слов «веселая» и «весна» (возможно, восходящая к хлебниковскому «Весеннего Корана / Веселый богослов…»), а этот прием проходит по обоим текстам (разъединенным в Собрании произведений, согласно тщательной текстологии, произведенной Вл. Эрлем). Разумеется, предложенный порядок может быть оспорен; вопрос усложнен тем, что каждое стихотворение завершается более или менее ясной картиной собственной смерти (перехода в других), так что в сведенном варианте таких финалов неминуемо оказывается два, и какой из них «предварительный», а какой «окончательный» – сказать невозможно. Последние строки обоих стихотворений, заканчиваясь на слове «моим», по-разному развивают схожие образы-сюжеты: «поделись пророчеством моим» с другими – и «чуть слышно вскрикнет голосом моим» другой, воспринявший освобожденную душу героя-заклинателя. Сказанного, кажется, достаточно, чтобы понять поэта, решившего разделить цельный текст на два самостоятельных стихотворения.

410

В статье «Об Аронзоне (в связи с выходом двухтомника)», приуроченной к выходу Собрания произведений Аронзона, Юрьев говорит еще более отчетливо: «В конце 50 – начале 60 годов, когда Бродский и Аронзон познакомились и подружились, они – с точки зрения моей личной мифологии – являлись одним и тем же человеком (сами того, разумеется, не зная): своего рода зачаточным платоновским шаром. А потом это существо – но не совершенное существо, а как бы зародыш совершенного существа – распалось на две половины, и они двумя корабликами поскользили в совершенно разные стороны, не только не ища друг друга, но, я бы сказал, совершенно наоборот. Мне кажется, непредвзятый взгляд на стихи и того, и другого этого времени отчасти объясняет этот мой мифологический образ» [Юрьев 2013: 87–88] (Курсив автора).

411

Шекспир В. Буря. Акт IV, сцена 1 (перевод М. Донского):

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь…

Несомненно, Аронзону было известно стихотворение Тютчева «Как океан объемлет шар земной, / Земная жизнь кругом объята снами…» (1830), в котором использован шекспировский образ.

412

Высоко ценя поэзию Петрарки, Аронзон усвоил не только формальную ее составляющую – сонет, но и некоторые идеи автора, которые, будучи выражены в прекрасных стихах, оказываются шире конкретного значения. Так, в сонете XV на жизнь мадонны Лауры находим такие строки: «…Коль души влюблены, / Им нет пространства» (пер. Вяч. Иванова) [Петрарка 1974: 255]. Но следует и оговориться: в зрелых любовных сонетах Аронзон радикально модернизирует «петраркизм», прибегая к откровенности, фривольности, но при этом сохраняя устремленность к запредельному.

413

Выше говорилось, что у «Послания» есть претекст, одним из которых выступает неоконченная поэма «Vis-à-vis» (1964, № 276), где один из героев («я») «у открытых озер / обращенных лицом своим к Богу, / леж<ит>, распростерт, / <..> и шевелится сбоку / молодая трава, молодое еще мелколесье» (Т. 2. С. 50).

414

См.: Чудаки с Малой Садовой. Литературный памятник вакуума / Сост. А. В. Гайворонский и М. Е. Юпп. Филадельфия: Пространство, 2017. С. 34.

415

Как и в поэме «Vis-à-vis», здесь смутно представлен поиск поэтической самодентификации: адресант чувствует разъединенность с душой, и обрести единство ему поможет только смерть, причем душа тоже ей подвергнется. Не здесь ли источник последующих атавистических, на грани кощунства,