«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона - Пётр Казарновский

416

Ср. с финальным восклицанием-призывом в стихотворении «Все ломать о слова заостренные манией копья…» (1962, № 221): «…вот твоя смерть».

417

Строка из стихотворения «Посвящение» (1965, № 34. Т. 1. С. 94).

418

Цит. по: [Ямпольская 2014: 16].

419

Мотив печальных предчувствий скорой кончины характерен для русской классической элегии. Наверняка Аронзон учитывал, пусть и бессознательно, опыт Пушкина, в стихотворении «Чем чаще празднует Лицей…» (1831) точно предсказавшего встречу с другом за гробом: «И мнится, очередь за мной, / Зовет меня мой Дельвиг милый». Без отсылки к пушкинским строкам эта аллюзия была отмечена Степановым [Степанов А. И. 2010: 20–21].

420

Аронзон наверняка остро чувствовал глубинный конфликт между персонализмом и имперсонализмом, воплощенный в стихах Тютчева, и по-своему передал его в своей поэзии. Г. Шпет в работе «Сознание и его собственник» так описывает анонимность общного сознания: «Никакое „единство сознания“ никому не принадлежит, ибо не есть вообще „принадлежность“ или „свойство“ или „собственность“, оно есть только единство сознания, т. е. само сознание. Чье же сознание? – Свое собственное, свободное! А это и значит, другими словами, что – ничье!» [Шпет 1994: 107] (Курсив автора). В свете этих размышлений философа строку из стихотворения «Не сю, иную тишину…» (1966, № 56) «лежу я Бога и ничей» нужно воспринимать как самоопределение поэтического сознания Аронзона – сознания, воплощенного в фигуре автоперсонажа.

421

Размышляя о свободе «я» в общении, Г. Шпет говорит: «„Собирая“ сознания, мы не обобщаем их, а скорее множим, переходим от я к мы, и, нисколько не покушаясь на единственность и незаменимость имрека, мы тем не менее ясно усматриваем в „множестве“ не единства сознания, а опять-таки единство. Я, имрек, необходимо выступает в своей предназначенности, которая и есть установление и ограничение его пределов, его „определение“: я не может не быть самим собою. Но его пределы суть также пределы других имреков, внутри же этих пределов каждый свободен: я – свободно, раз оно во всем остается самим собой. „Собрание“ есть то, что уничтожает эти пределы, т. е. пределы каждого имрека, что уничтожает раздельность, дистрибутивность, – другими словами, что приводит к абсолютной свободе: здесь я освобождается от предназначенности, оно может не быть самим собою» [Шпет 1994: 106] (Курсив автора).

422

Философ формулирует проблемный парадокс: «…я, имрек, есть нечто индивидуальное, конкретное, единственное и даже необобщаемое, следовательно, есть бесконечная полнота содержания, неисчерпаемая в своем богатстве, сама действительность в ее необъятности, – и это не только эмпирически, но по существу и принципиально, – и вдруг, об этом я самом по себе, т. е. именно в его особности и единственности, нечего сказать: чистое Я и больше ничего! Не вернее ли сказать, что просто ничего нет, т. е. ничего нельзя, ничего и не нужно, просто нечего говорить об этом Я, потому что оно вовсе и не есть я» [Там же].

423

Эти слова великого немецкого поэта по-своему повторяет М. Бахтин в тексте «К философским основам гуманитарных наук» (первая половина 1940-х годов): «…мысль о Боге в присутствии Бога» [Бахтин 1997: 7].

424

Курсив автора.

425

Жесткие требования метра принудили Аронзона поместить в эту строку притяжательное местоимение «его», заменяющее слово «особняк», и автор допустимому варианту «в каждом из его окон», видимо, предпочел тот, который мы имеем; в итоге два местоимения «его» и «себя» сталкиваются, разделенные знаком тире, отчего сближаются морфологически: «его» утрачивает притяжательность и становится однородным возвратному. Так незаметно промаркировано если не отчуждение от своего «я», то его редуцированность.

426

См. авторитетное мнение исследователя: «Сущность лирической поэзии как изображения мира в восприятии лирического субъекта, лирического я как „раскрытой точки зрения“ выдвигает на первый план в структуре лирического сообщения точку зрения говорящего. Лирика в этом смысле эгоцентрична. Но этот эгоцентризм есть выражение антропоцентризма человеческого взгляда на мир» [Ковтунова 1986: 18].

427

Ср.: «Дейктическая лексика эгоцентрична. Ее семантической основой является понятие „я“, „ego“, „говорящий“. Фигура говорящего организует и семантическое пространство высказывания, и систему дейктических слов языка. С одной стороны, фигура говорящего является тем ориентиром, относительно которого в акте коммуникации ведется отсчет времени и пространства. С другой стороны, ссылка на фигуру говорящего образует ядро толкования двух основных пространственных и временных дейктических слов естественных языков – ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС, а через них – и всех остальных» [Апресян 1995: 631]. В случае, который явлен вопросом «здесь ли я?», вслед за неопределенностью пространства неопределенным становится и «я»; нечто подобное происходит в сонете, обращенном к Альтшулеру: «Взгляни сюда – здесь нету ничего!» (№ 93). В. Санников в исследовании «Русский язык в зеркале языковой игры» приводит анекдот: «На улице пьяный спрашивает прохожих: / – Скажите, где здесь противоположная сторона? / Ему показывают. / – Как?! А там говорят, что здесь!» – и комментирует неопределенность указания на пространство следующим образом: эти слова «не имеют строгой референциальной закрепленности, – хамелеоны, меняющие расцветку с изменением обстановки» [Санников 2002: 141]. Последний парадокс есть у Аронзона: «Была б река, мы б жили за рекой» (№ 69).

428

См. подробнее главу 6 наст. изд.

429

В 1962 году Ахматова создает афористичное четверостишье, опубликованное впервые много позже (1989), но, вполне возможно, ставшее известным среди узкого круга сразу:

Поэт не человек, он только дух —

Будь слеп он, как Гомер,

Иль, как Бетховен, глух, —

Все видит, слышит, всем владеет…

[Ахматова 1999: 147]. Пожалуй, в этом незаконченном стихотворении ясно выражена идея, к которой приходит всякий серьезный читатель. Ахматова смело высказала эту идею – Аронзон, даже если он и не знал ахматовского высказывания, ее воплотил в макросюжете своей поэзии.

430

Гончаров И. А. Обломов. Часть вторая. Глава IV. Л.: Наука, 1987. С. 140. (Серия «Литературные памятники»).

431

Ж.-Ф. Жаккар в ходе обсуждения сложной темы предложил видеть в этом мистический компонент, приведя в качестве подтверждения цитату из «Послания царю Алексею Михайловичу из Пустозерска