Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

через вас передать горячие пожелания счастья мадемуазель Розе... и мадемуазель Эжени. Пусть обеим дочерям лучшего из отцов и самой почтенной из матерей бог пошлет столько счастья в жизни, сколько потерял я... во всех отношениях! Человек не может сильнее и искреннее желать кому-нибудь счастья, чем желаю я вашим достойным дочерям...

Слезы не дают мне писать... Кончаю, о достойный, достойнейший из отцов...Почему Вы не стали моим батюшкой?

Эдм Ретиф».

Спустя три месяца Эдмон получил следующий ответ:

«Любезный мой Ретиф!

Только два дня назад я показал своим близким Ваше письмо. Оно глубоко меня огорчило и, восхищаясь Вашим поведением, я скорбел о зяте, который пришелся мне по сердцу и которого отняла у меня жестокая судьба. Да, любезный сын мой, ибо я так люблю тебя и уважаю, что считаю своим сыном: я хвалю тебя — ты заставил меня пролить слезы, но к моей печали примешивается восхищение и чувство удовлетворения. Между тем Роза... Нет, перо отказывается передавать мои мысли; не рискну открывать чувства девушки женатому человеку. Итак, позавчера, расстроенный и исполненный сочувствия, я зашел к жене с письмом в руках. Она расположилась в кресле, Роза сидела у нее на коленях, Эжени вышивала, сидя в стороне.

— Несчастный Эдмон прислал письмо, — сказал я.

— Наконец-то! — воскликнула супруга.

— Его письмо уже три месяца лежит у меня. Я не хотел показывать его раньше ни вам, ни дочерям... Увы! Он много перестрадал, но поведение его заслуживает похвалы!.. Вы пожалеете Эдмона и будете им восхищаться.

Услыхав это, все три как бы замерли на месте: одна из них протянула ко мне руки. Я ничего не добавил; сел в кресло и стал читать, мой друг, твое повествование, начиная с приезда в Оссер и до той минуты, когда ты взял перо, чтобы мне написать. Нет нужды передавать, какое впечатление произвело твое письмо. Одна Эжени порицает тебя, но из преданности к сестре...

Чудный сын! Славный молодой человек! Увы! Мне не дано было составить твое счастье!.. Все же, любезный друг, я не могу не восхищаться прекрасными качествами твоей супруги: что за милое чистосердечие! Какая благородная откровенность! Мне все кажется (одна из дочерей сказала, что полюбила ее за эти слова), что я непрестанно слышу, как кто-то повторяет: «Эдмон, мне дорого все, что у нас общего — даже ваши слезы!» Любезное и доброе создание! Да благословит ее господь! Ведь она ни в чем не повинна, да и не принесет ли она, милый Ретиф, в будущем вам благополучие?

Вы видите, что я перенял у Вас и выражения и стиль: это потому, что он хорош, а слова Ваши вырываются из сердца, и все же я полагаю, любезный сын, что нам надлежит переписываться лишь изредка — как для Вашего благополучия, так и для покоя моей семьи. Эжени очень отзывчива и служит мне большим утешением; когда-нибудь я Вам об этом поведаю. А сейчас, возлюбленный сын мой и друг, прошу Вас и впредь вести себя так, как Вы вели себя до сих пор и следовать, как и прежде, советам любезного адвоката. Вам кланяется господин Молэ. Этому почтенному человеку не повезло с зятем. Нет второго Эдмона! Прощайте, прощайте, любезный друг! Вы вполне заслуживаете, чтобы Вас любили, как любим Вас мы, хотя любой другой на Вашем месте вызвал бы противоположные чувства.

Остаюсь по-прежнему к тебе привязанный, безоговорочно тебя уважающий,

сердечно твой Антуан Помбелен.

P. S. Моя жена тебе кланяется, к ней присоединяются остальные... Я не хотел тебе писать, но рука моя порывается это сделать, и сердце приказывает, наперекор разуму».

Но возвратимся к нашему повествованию. Эдмон провел с молодой супругой у матери неделю. На третий день утром приехал адвокат Ретиф. Он молча вошел в комнату и, увидав кресло, где обычно сидел его друг, испустил горестный вздох:

— О, славный друг! Грозный человек, которого я так любил... Он женил сына тайком от меня... Любезный и жестокий человек!

— Милый кузен, — ответила Анна Симон, находившаяся в то время одна дома, — вы появились как добрый ангел перед бедными, убитыми горем людьми. Но не гневайтесь на моего сына... на любезного (рыдания не дали ей выговорить имя)... Я уверена, вы не станете обвинять того, кто не может более ни защищаться, ни ответить.

— Нет, нет, я и не думаю его обвинять! Да упокоит бог душу дорогого умершего! Но поведайте мне, кузина, о странных событиях, слухи о которых до меня дошли, и эта свадьба, которую так спешно справили втайне, над гробом отца?

Анна, с трудом справляясь со своим горем, подробно пересказала обо всех происшествиях; когда она закончила, почтенный родственник воскликнул в глубоком волнении: — Узнаю любезного Пьера! Но Эдмон, ваш сын превзошел все мои ожидания: да будет он благословен. Он станет утешением вашей старости, окажет честь нашему имени. Где он, я хочу его обнять.

Тут в комнату вошла Мари Донден, усердно занимавшаяся хозяйством. Она скромно поклонилась гостю, подошла к свекрови, поцеловала ее и вытерла ей слезы. Все это она проделала молча, ибо была родом из местности, где люди не разговорчивы.

— Что это за милое и услужливое создание? — спросил адвокат.

— Моя невестка.

— Ах простите, сударыня... простите, кузина!

— Мне придется простить вам чрезвычайно лестные для меня слова.

— Где ваш муж, дочь моя? — спросила Анна.

— Он исполняет свой долг. — Она имела в виду, что Эдмон, закончив свои дела, отправился плакать на могилу отца, как он это делал по три раза в день.

— Далеко ли он? — спросил адвокат.

Мари Донден не хотелось давать подробное объяснение при свекрови, и она предложила господину Ретифу проводить его к Эдмону. Он последовал за ней. По дороге она сообщила ему, где находится ее муж.

— Вернитесь к своей матушке, кузина; я один найду Эдмона — мне не терпится его увидеть.

Нежнейший из сыновей лежал распростертый на каменной плите, под которой покоился прах его почтенного отца. Адвокат опустился на колени, — Эдмон и не заметил, как он подошел. Прочитав молитвы, адвокат заговорил со слезами в голосе:

— Ах, Пьер, друг моего детства, товарищ моей юности, самый близкий мой родственник, кто бы мог подумать две недели назад, когда мы были вместе и ты казался задумчивым и озабоченным, что я вижу тебя в последний раз, о товарищ мой и спутник на заре жизни! Увы,