Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

На следующую осень у Ретифа появилось немало подражателей. Некоторые крестьяне вывезли камни даже с отдаленных полей. Ныне в этой части долины собирают самые высокие урожаи. Не видно ли из моего рассказа, сколько добра может сделать своему приходу один человек, если он не гонится за наживой, но бескорыстно старается произвести улучшения, которые служат к общему благу? Вот почему никто не завидовал благосостоянию Эдма Ретифа, достигнутому путем усердных и разумных трудов.

Достойный адвокат Ретиф, наслышавшись много лестного о моем отце, однажды приехал посмотреть на его работы. Достигнутые результаты его поразили, и он не скрывал своего восхищения. Отец находился в то время в поле, и адвокат решил повидать преподобного Антуана Фудриа, тогдашнего кюре, желая поговорить с ним прежде, чем встретиться с Эдмом. Увидев моего отца в пыли и поту после работы, адвокат не удержался от слез. Бросившись ему на шею, он воскликнул:

— Любезный Эдмон! Глядя на то, что здесь сделано, я вижу, что бог вдохновляет отцов, когда они приказывают своим детям: кто не счел бы безумием поведение почтенного Пьера, зная, какой благополучной доли и какого счастья он тебя лишил? А между тем, сколь полезным оказалось для всей округи, что твой достойный отец, по внушению свыше, велел тебе жить на родине, где ты применил свои отменные способности на благо целого прихода! Что значат теперь пережитые тобой огорчения? Какой честный человек не позавидует твоей участи? Я завидую тебе, Эдмон, о достойный мой родственник, честь нашего рода! Завидую тебе сам, завидую и за моих сыновей. Я знаю, какую ты стяжал добрую славу. Твоего деда, моего почтенного дядю, прозвали «Справедливым»: память о нем оживает всякий раз, как говорят о тебе «Правильный человек»! Ах, друг мой, любезный Эдмон! Этот великолепный титул, добровольно и единодушно присвоен всей округой человеку, которому еще нет и тридцати шести лет! Будь благословен, Эдмон! Пусть будет благословен твой отец за то, что оставил тебя на родине! Бог вознаградит его за это. Благословенна будь и твоя мать, воспитавшая тебя в духе любви к труду и верности долгу, служившая тебе драгоценным примером!

Я привел здесь сие чувствительное излияние добродетельного сердца, дабы достойно завершить рассказ о сельских трудах моего отца. Однако наиболее драгоценной для него наградой, подобающей его великодушию, было благосостояние, достигнутое жителями Саси: они нищенствовали, когда Эдмон у них поселился, а к концу его жизни сделались самыми состоятельными в округе. Иначе сложилась судьба Нитри. Эту историю я изложил в «Школе отцов», и отсылаю читателей к этому сочинению[143].

Заботы Эдма Ретифа о благе и — дерзаю сказать — о счастье прихода, где он жил по воле отца, не ограничились рассказанным. Он оказал Саси множество других услуг еще до того, как сделался судьей: это звание позволило ему проявить великодушие и щедрость, лежавшие в основе его характера.

Беседуя со стариками, Эдм нередко слышал жалобы на то, что какой-то сеньор, в чей лен входили их земли, завладел общинными лесами. Они говорили об этом робко, вздыхали, высказывая туманные сожаления.

— Есть у вас документы? — спросил Эдм Ретиф.

— Как же, были, да неизвестно, куда они делись.

Эдм стал наводить справки, расспрашивать и наконец услыхал от одного из старейших жителей села, папаши Дожи:

— Ежели документы не сожгли, они должны находиться у сына прежнего наместника, который был тут шестьдесят лет назад. Нынче он уж больно стар и служит кюре в Аннэ-ла-Кот.

Получив эти сведения, Эдм, не теряя времени, отправился верхом в Аннэ. Он прибыл туда к вечеру, и обнаружил, что старый кюре впал в детство; он не мог получить у него нужных справок. Эдмон стал расспрашивать домоправительницу кюре, но та ничего не знала. Его накормили ужином и оставили ночевать, ибо час уже был поздний.

На следующее утро добрая домоправительница сказала ему:

— Знаете, сударь, ночью я думала о том, что вы спрашивали, и вспомнила, что над пологом постели господина кюре лежат старые бумаги. Если вам охота на них взглянуть, подождите, покамест он встанет: там столько пыли, что она засыплет ему глаза.

Ее слова взволновали Эдма. Он с нетерпением дожидался, пока кюре встанет. Наконец ему вынесли связку старых бумаг, они пролежали над пологом сорок лет, и никто в них не заглядывал. В связке оказались все нужные акты, кроме одного, довольно важного: той бумагой накрыли банку варенья, которую отослали в Париж. Когда отец стряхнул с бумаг пыль, он обнаружил основной документ, по которому прежний сеньор отдавал общинные леса в вечное владение крестьянам деревни Саси за оказанные ими великие услуги и преданность. Вне себя от радости, Эдм отложил остальные бумаги, убедившись, что они касались лично кюре. Отец тотчас отправился в обратный путь, невзирая на надвигавшуюся грозу. Она разразилась по дороге. Эдм промок до нитки, но с великим трудом уберег акты от воды. Это поспешное возвращение дорого обошлось отцу: жестокий плеврит едва не свел его в могилу... Это доказывает, что прекрасные поступки не получают вознаграждения! Несмотря на недомогание, он поспешил повидать кюре и рассказать ему о находке документов. Добрый пастырь искренне радовался удаче и даже не обратил внимания на состояние отца. Они решили, что будут хлопотать и добьются восстановления жителей Саси в их правах.

Из-за болезни отца дело задержалось; но как только он стал поправляться, друзья принялись действовать. Кюре отправился в Дижон, а Эдм Ретиф вступил в переговоры с соседним сеньором, который беззаконно пользовался общинными лесами. Он добился соглашения, которое подписали обе стороны: жители прихода вводились во владение лесом, но отказывались от взыскания денег за прошлое. Уступившему свои права сеньору предоставили почетное место в приходской церкви, Эдм Ретиф приложил все усилия, чтобы не поссорить его с общиной[144]. Успешное завершение дела упрочило гражданскую славу моего отца, и он сделался первым человеком в приходе.

Отец превосходно разбирался во всех отраслях сельского хозяйства, но особенно хорошо умел ухаживать за домашними животными. Заботы о мелком скоте возлагались на женщин и слуг, — отец лишь бегло ежедневно его осматривал, зато уход за лошадьми он целиком взял на себя. Я упоминал о его любви к этому благородному животному, однако отцу приходилось считаться со своими средствами, не позволявшими ему держать больше лошадей, чем требовалось для хозяйства.