Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

Религиозный фанатизм был яркой чертой Средневековья. Христиане преследовали мусульман, которые в некоторых местах знали гетто и знаки отверженности на одежде, а иногда и смертную муку. Ненависть же между мусульманами различных фракций была гораздо сильнее их общей вражды к христианам. Что касается еретических и реформаторских движений в христианстве, то с ними христианские государства и официальная церковь боролись с варварской жестокостью, потрясающей воображение... Некоторые современные еврейские историки считают евреев чуть ли не единственными жертвами Инквизиции. Им Сесиль Рот бросает резкий вызов. «Ничто так не далеко от истины. Строго говоря, Инквизиция никогда не имела в виду специально евреев». Она была направлена прежде всего против католиков-отступников, ренегатов. Евреев она касалась в случаях сравнительно редких, в такой же мере, как протестантов, мавров и прочих иноверцев. «Страдания нидерландских протестантов от герцога Альба или альбигойцев Лангедока от де Монфора, пожалуй, затмят наиболее трагические страницы еврейской истории». Много ли в нашей истории Варфоломеевских ночей?.. Когда власть и сила переходили к протестантам, они платили католикам той же монетой. «В тридцатилетней войне солдаты Густава Адольфа убивали католиков с не меньшей благодатью, чем армии самого Валленштейна протестантов».

В острой форме, замечает Рот, преследование евреев никогда не было систематическим. В течение веков они периодически страдали от вспышек народных страстей, но жизнь их, как общее правило, правительства и даже Церковь защищали. Война же против христианских еретиков велась систематически, упорно, беспрерывно — со всей силой, которою гражданские и церковные власти располагали. Истребление Ваатландцев в 1650 году, которое внушило Мильтону его знаменитый сонет, было не менее жестоким, чем только что тогда закончившееся движение гайдамаков, с той разницей, что попытка истребить Ваатландцев началась еще в XIII веке и продолжалась неуклонно. Они, однако, как то удержались. Но вот альбигойцы на юге Франции в результате преследований вымерли все. До единого человека были истреблены последователи еретика Фра Дольчино. Не избегли пыток и костров и могущественные Тамплиеры. «Христианский мартиролог Фокса не уступает в ужасах мартирологу Иосифа Гакогена»...

3.

На этюде С. Рота я потому так долго останавливался, что он, на мой взгляд, основательно подрывает легенду об исключительном мученичестве еврейского народа, которая приносит нам много вреда и должна быть устранена в интересах нашей душевной и интеллектуальной гигиены... Было бы еще полбеды, если бы эта легенда оставалась поэтическим орнаментом антологий. К сожалению, она сделалась одним из самых шаблонных «общих мест» нашего мировоззрения, лейтмотивом нашего красноречия и нашей публицистики. Политики, ораторы, журналисты с самыми трезвыми намерениями вторят опьяненным тирадам лирических поэтов. Порою кажется, что на этом страдальчестве мы строим свое право на счастье, покой и содружество современников. Печальное заблуждение! Марка эта плохая. Человечество мучеников не любит. Оно их ценит в редких индивидуальных случаях, и то только очень долго после того, как блаженный или блаженная покинули грешную землю и канонизированы. Мучеников жалеют, но в их присутствии нормальному человеку не совсем уютно — немного совестно, немного скучно. Плохой это билет для входа в международное общество. Строители Палестины и борцы варшавского гетто в нем не нуждаются...

Гораздо важнее, однако, воздействия «агасферовой» легенды на нашу собственную психику. Есть, конечно, закаленные, я бы сказал — восторженные евреи, так еврейство возлюбившие, что ничто, так или иначе сопряженное с еврейством, никогда ни на минуту их не встревожит. Народ-мученик? — и это благо! От этого еще слаще доля гордых избранников, еще возвышеннее их историческое предназначение. Хорошо быть евреем — гранитной скалой, об которую бессильно разбиваются самые злые волны, самые свирепые бури. Бессмертие — достойная награда за муку... Но люди этого закала не типичны ни для одного народа в мире. Более типичными для еврейства становятся, к сожалению, в последние годы молодые люди совсем иной масти. Имею в виду молодых евреев нового поколения, не закаленных влияниями крепкого еврейского быта, не просвещенных знанием нашей славы, весьма ассимилированных и с еврейством связанных через семью — через старого отца, мать, деда. Связь честная, довольно прочная, но мало созидательная. Этих евреев легенда о мученичестве сплошь и рядом деморализует. Со времени разгула гитлеровщины дремавшее в них еврейское чувство взыграло с большой силой, но самый разгул этот в то же время их глубоко смутил. Они перестали понимать. В их вопросах раскрывается подлинная душевная драма:

— В чем дело? Опять! Такая ненависть! За что? Правда, это какое то проклятье. Всегда, всюду. Почему? Почему именно евреи?...

Душа такого юноши отравлена сомнениями, постыдными и унизительными. Он не всегда смеет в них признаться, но они его гложут. Может ли весь мир быть таким жестоко-несправедливым, таким упорно-несправедливым, таким беспричиннонесправедливым? Нет ли «чего-нибудь такого» в еврейском народе? Может быть, есть этому какая-нибудь, ему неизвестная причина... Он хочет знать. Он должен знать, ибо если верно то, что ненависть к евреям есть своевольный и вечный закон нееврейского мира, он, как честный еврей, обязан без всяких фокусов этот мир ненавидеть так же неразборчиво, как он неразборчиво евреев преследует... А ненавидеть не хочется! Он стремится дружить с окружающими его людьми, быть искренним их согражданином... Единство его духовной личности раздроблено. Увы, он поверил в легенду:

У птицы есть гнездо, у зверя логовище,

А у Израиля одно только кладбище.

Между двумя этими крылами еврейства незыблемо стоит крепкий его ствол, вековой, большинство. Мы. Верные евреи и житейские люди. Терновый венок нас не прельщает. Трагической поэзии мученичества мы охотно предпочли бы мещанскую прозу свободы от страха. Сомнений в нашей правде у нас нет. Мы знаем душевную низость наших деятельных ненавистников и нечистую злобу насильников и громителей. Но страдать безвинно нисколько не сладостно. Сознание правоты плохое утешение под пыткой. Во сколько же раз мучительнее еще верить при этом в фатальную какую то отрешенность от других людей, видеть вокруг себя пустыню, чувствовать себя безнадежно обреченным. А именно этот губительный придаток к нормальной дозе нашего горя есть плод агасферовой легенды. Капля за каплей, из столетия в столетие, она просачивалась в наше сознание и в нашу душу и незаметно овладела ими. Без плоти, без крови, эта легенда живет в нас, как тень, как призрак. Вот почему с ней так трудно бороться. Ее трудно прогнать потому, что она неуловима, с ней трудно спорить, потому, что она ничего не утверждает. Она только бросает тень — на наше зрение, на наш слух, на нашу мысль. Этим путем она часто искажает для нас действительность, нарушает равновесие нашего восприятия. Мрачным явлениям нашей