Скотленд-Ярд. Самые громкие убийства, которые расследовала полиция Лондона - Саймон Рид

Чарльз Фредерик Филдс сделался старшим детективом. Пресса, давно критиковавшая Скотленд-Ярд за недостаточную искусность по части расследований, поначалу обращала на новую структуру мало внимания — как полагают некоторые историки, из-за того, что «Ярд» и Министерство внутренних дел не объявили о создании отдела во всеуслышание; другие считают, что «причина скорее в скудном количестве впечатляющих дел в тот период». «Лишь в конце десятилетия» Сыскной отдел «появится на страницах газет, ибо свершится преступление более сенсационного рода»[195].

* * *

В 1849 году Лондон охватила вспышка холеры, «унесшая неисчислимое множество жизней». Свыше 14 000 жителей столицы не выдержали мучительных судорог, рвоты и острого поноса после того, как напились зараженной воды из городского водопровода[196].

24 сентября, в понедельник, The Morning Chronicle напечатала статью журналиста Генри Мэйхью под названием «Посещение холерных районов Бермондси». На «южных берегах Темзы», где заболевание особенно свирепствовало, «за последние три месяца» от недуга умерли около 6500 человек. Мэйхью хотел лично увидеть условия, которые породили столь «смертоносное и яростное бедствие». Он писал: «Массы грязи и гнили, окружающие столицу, служат, так сказать, тошнотворным рассадником всевозможных моровых поветрий». И далее:

Двигаясь вдоль зловонных берегов сточной канавы, мы увидели блестящую в сиянии солнца узкую полоску воды. При ярком свете она имела окраску крепкого зеленого чая, в тени же положительно выглядела сплошной и твердой, точно черный мрамор. Перед нами была скорее водянистая грязь, нежели грязная вода; и тем не менее нас заверяли, что несчастным местным жителям приходится пить лишь такую. В ужасе взирая на нее, мы увидели, как сюда же опорожняется мерзкое содержимое сточных и канализационных труб; мы видели выстроенный над этою водою, прямо у дороги, целый ряд уборных, лишенных дверей и общих для мужчин и женщин; мы слышали, как сюда же ведро за ведром выплескивают нечистоты; руки и ноги уличных мальчишек, купающихся в этой воде, казались по сравнению с нею белоснежными, словно парижский мрамор[197].

Именно на этом тошнотворном фоне Сыскной отдел приступил к работе над своим первым серьезным делом. Для лондонцев, уставших от горестей, пошлый любовный треугольник, получивший название «Бермондсийский ужас», стал желанным отвлечением от бесконечных историй о недуге. «В настоящее время, — сообщал Punch в сентябре, — изысканный, утонченный, цивилизованный, филантропический Лондон весь благоухает отвратительной вонью бермондсийского убийства»[198].

Все началось с того, что служащие лондонских доков сообщили об исчезновении своего коллеги Патрика О’Коннора. Этого чиновника Таможенного управления ее величества в последний раз видел один его знакомый — вечером в четверг, 9 августа. Таможенник шел по Лондонскому мосту с суррейского берега, направляясь куда-то в сторону Бермондси. Они обменялись несколькими вежливыми фразами, причем О’Коннор упомянул, что намерен провести вечер у некоей четы Мэннингов. Затем попрощался — и словно растворился в воздухе. Наступил понедельник, но он так и не вышел на работу. «Многими начали овладевать мрачные мысли касательно его участи»[199].

О’Коннор не скрывал своей дружбы с Мэннингами, хотя она могла показаться странной. Мари Мэннинг, урожденная де Ру, родилась в Швейцарии в 1821 году. Служа дамской горничной (камеристкой) в различных аристократических семействах, она привыкла к роскошной обстановке загородных имений, удобству великолепных нарядов и всякого рода атрибутам высшего света. Она вовсю пользовалась щедростью хозяек: за время службы ей перепало «11 нижних юбок, 9 платьев, 28 пар чулок, 7 пар панталон и 19 пар лайковых перчаток». Мари любила расхаживать в черном атласном платье, подчеркивавшем в нужных местах ее фигуру. Она вообще была весьма привлекательна, чему немало способствовали длинные темные волосы. «То была… изящнейшая женщина, — отмечал один из современников, — очаровательная, с фигурою почти по-мужски мускулистою»[200].

В июле 1846 года она перебралась в Англию, где взяла себе более «английское» имя Мария (Maria вместо Marie) и нанялась на службу «в дом герцогини Сазерленд». Как раз в это время она и познакомилась с 50-летним ирландцем О’Коннором, «чрезвычайно любившим деньги и во всякое время предпринимавшим всевозможные ухищрения, чтобы пополнить свои сундуки». За несколько лет у него сложилась репутация дельца, разбогатевшего на сомнительных ссудных операциях; его прозвали Ростовщиком с таможни. Он наслаждался «обществом дам» — благодаря своему положению мог считаться довольно завидным женихом. Хотя они с Марией питали друг к другу симпатию, он так и не предложил ей руку и сердце. Вместо него она в мае 1847 года вышла замуж за Фредерика Мэннинга, некогда служившего охранником в железнодорожной компании Great Western. Мария думала, что он вскоре получит от родных крупное наследство[201].

Однако Мэннинг находился, так сказать, ступенькой ниже О’Коннора, чье финансовое положение выглядело весьма стабильным. Мэннинг сам уверял, что богатство ему не суждено. Он хотел открыть паб, но дело не пошло. Ему недоставало деловой хватки, и вскоре чете стало угрожать разорение. Жене удавалось держать семью на плаву, так как она стала работать портнихой, однако им все равно едва-едва хватало на жизнь. Они переехали во вполне респектабельный дом (номер 3 по Минивер-плейс, Бермондси), но лишь с трудом поддерживали вид обеспеченного семейства. В одном из полицейских сообщений отмечалось: «Мэннинги из-за своей расточительности и любви к излишествам спустили почти все свое имущество за исключением мебели, и обстоятельства их сделались весьма печальными». Все это время О’Коннор не бросал супругов и часто навещал их — пусть даже лишь для того, чтобы быть поближе к Марии. Соседи частенько видели, как эти двое курят «в окне задней гостиной» и «в небольшом садике позади дома». Друзья призывали О’Коннора держаться от этой женщины подальше, однако он отмахивался от таких советов, считая, что их беспокойство не имеет под собой оснований. За что и поплатился[202].

Констебль Джон Райт, сотрудник районного управления М (Саутуарк), в сопровождении мистера Флинна, кузена О’Коннора, в понедельник, 13 августа, наведался домой к Марии и расспросил ее, пытаясь узнать, где может находиться пропавший. Она заявила, что недавно приглашала его на ужин и со времени предполагавшейся совместной трапезы прошло уже несколько дней, но он так и не объявился. «Бедный мистер О’Коннор, — вздохнула Мария. — Он был моим лучшим другом в Лондоне». Ее ответ показался Райту и Флинну странным: пока ничто не указывало на то, что О’Коннор стал жертвой какого-либо злодеяния. Поблагодарив женщину за уделенное им время, они направились в дом 21 по Гринвуд-стрит, где О’Коннор снимал комнату. Хозяин дома впустил их в жилище пропавшего. В сундуке Райт и Флинн обнаружили ящик, в котором О’Коннор хранил деньги и железнодорожные акции. Ящик был пуст