От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

говоря уже о маоизме, в середине 1960‑х годов расколовшем Ассоциацию, что привело к первому из пережитой ею череды кризисов. Формируя различные структуры Ассоциации, такие как международные конгрессы, постоянное бюро, литературная премия и литературный журнал на нескольких языках («Лотос»), советские культурные ведомства опирались на опыт более раннего, межвоенного литературного интернационализма. Сфера деятельности Ассоциации простиралась за пределы этих наднациональных структур, охватывая и ряд переводческих инициатив национального уровня. В этой главе я рассмотрю только одну из них – «Прогресс», крупнейшее советское издательство, переводившее литературу с языков Африки и Азии, а также на эти языки. Хотя некоторые из этих переводов имели огромный успех у зарубежной аудитории, деятельность издательства не нашла поддержки у советских читателей, особенно у ориентированной на Запад интеллектуальной элиты, не проявлявшей большого интереса к русским переводам произведений африканской и азиатской литературы, выполненным стараниями «Прогресса» или других советских издательств и журналов. Хотя Ассоциации так и не удалось привлечь эту категорию читателей или достичь заявленной цели – уйти от господства Запада в мировой литературе, – к моменту своего исчезновения в 1991 году она все же сформировала «связи, которые объединяют», как один из ее членов, Нгуги ва Тхионго, назвал живые контакты между афро-азиатскими литературами.

Советское (пере)открытие Африки и Азии

Советские культурные ведомства могли приступить к осуществлению своего проекта по литературе третьего мира и до оттепели, но теперь сторонам пришлось возобновить знакомство. Как мы видели в первой главе, попытки распространить советское литературное влияние в колониальном мире сошли на нет во второй половине 1930‑х годов, вместе с самим Литинтерном и организациями под эгидой Коминтерна, такими как КУТВ. И хотя Мулк Радж Ананд, Назым Хикмет и Эми Сяо, участвовавшие в прежних проектах и в эпоху Народного фронта состоявшие в Международной ассоциации писателей в защиту культуры, пережили бурные десятилетия, предшествовавшие их приезду в Ташкент, этого нельзя сказать о многих их советских коллегах, которые выступали посредниками в диалоге с другими литературными культурами. Поддерживать контакты с иностранцами было опасно и в конце 1930‑х годов, в период чисток, и во время «борьбы с космополитизмом» конца 1940‑х: в эти периоды происходит всплеск шпиономании. К тому же за почти двадцать лет, отделяющие середину 1930‑х годов от середины 1950‑х, (пост)колониальный мир почти исчез с геополитического и литературного горизонта Советского государства, чьи представления о трех регионах и связи с ними по сравнению с серединой 1930‑х годов значительно оскудели.

Все изменилось после Бандунгской конференции 1955 года (Индонезия), ознаменовавшей политическое рождение третьего мира. Советский Союз, удивленный появлением мощного афро-азиатского блока, начал активно развивать политические, экономические и культурные связи с новыми деколонизированными странами. В интервью с красноречивым названием «Что такое Мавритания: 50-летие создания Советского комитета солидарности стран Азии и Африки» старейший советский африканист Аполлон Давидсон рассказал, как во второй половине 1950‑х годов проходила своего рода кампания по созданию институтов для изучения разных регионов[147]. Научные и культурные учреждения основывались практически с нуля, готовили специалистов, изучали языки, договаривались об академическом обмене. Одновременно аналогичный процесс происходил в сфере контактов советских культурных ведомств с пост- или полуколониальными обществами. В целом он совпал с возникновением региональных исследований в США[148].

Эта вторая серия советского культурного взаимодействия с (пост)колониальным миром, начавшаяся после 1955 года, обладала рядом особенностей, отличавших ее от более ранних инициатив. Прежде всего, сами масштабы были иными: теперь СССР занимался не тайной поддержкой подпольных движений, а имел дело с государствами, пусть порой совсем молодыми и очень бедными, но все же речь шла о намного более крупных и сложно устроенных единицах, притом самостоятельных, в отличие от компартий межвоенного периода, которые не могли быть полностью независимы от СССР. Новой была и география этих контактов. Хотя азиатские, африканские и афроамериканские деятели культуры по-прежнему приезжали в Москву, которая теперь могла похвастаться Университетом дружбы народов имени Патриса Лумумбы, Институтом Африки и рядом других подобных центров, делегации из Африки и Азии все чаще посещали советскую Среднюю Азию, привлекавшую их своим культурным и экономическим развитием[149]. По той же причине советских послов – реальных или символических – во многих странах Ближнего Востока часто выбирали среди уроженцев Кавказа и среднеазиатских республик. Хотя такое разделение обязанностей выглядело, в общем, совершенно естественно и призвано было продемонстрировать, что в Советском Союзе представлены разные расы, некоторые африканские и азиатские культурные деятели задавались вопросом, почему на их съезды никогда не приезжают самые известные из русских писателей и не расценивает ли советское правительство афро-азиатские мероприятия как второсортные[150].

В эпоху холодной войны культурные контакты Советского Союза с Африкой, Азией и Латинской Америкой развивались иначе, чем контакты СССР с западными левыми. Африканские и азиатские деятели культуры, в отличие от западных леворадикалов, чаще участвовали в этом диалоге как представители своего государства, а не как его оппоненты. Поэтому литературные контакты более непосредственно отражали отношения между СССР и конкретным государством Азии или Африки и зависели от иных геополитических факторов. Скажем, если вторжение СССР в Венгрию в 1956 году, ввод войск Организации Варшавского договора в Чехословакию для подавления «Пражской весны» в 1968 году, суды над Синявским и Бродским, судьба Пастернака и Солженицына временно обрывали или по крайней мере чрезвычайно осложняли советские литературные контакты с сочувствующими СССР западными интеллектуалами, их собратья из стран третьего мира придавали гораздо большее значение антиимпериалистическим позициям и солидарности, а также модели развития, которую они наблюдали в советской Средней Азии. Для них куда важнее высылки Солженицына и суда над Бродским были другие события: советско-китайский раскол 1960‑х годов, изменения в политической обстановке, например подписание Египтом в 1978 году Кэмп-Дэвидских соглашений, перевороты и договоренности Международного валютного фонда. Последовавший в конце 1970‑х – 1980‑е годы упадок литературных контактов между СССР и тремя регионами был обусловлен прежде всего тем, что такими контактами руководило государство, равно как и угасающим революционным пламенем Советского Союза, а не какими-то неизбежными литературными процессами[151].

Во второй половине 1950‑х годов, когда Советский Союз вновь открылся колониальному миру, ослабление цензуры и активная поддержка переводческой и издательской деятельности, а также изучения зарубежных литератур сделали более интенсивным и литературный диалог с Западом[152]. Журнал межвоенного периода «Интернациональная литература» вновь открылся в 1955 году под более нейтральным названием «Иностранная литература», символически свидетельствуя о том, что СССР вновь входит в мировую литературу после двадцати лет войны и позднесталинской отгороженности от мира[153].

Однако было бы ошибкой приписывать усиление советских контактов с Африкой, Азией и Латинской Америкой исключительно внутрисоветской динамике. Параллельно тому, как советская культура вновь открывалась миру, полным ходом шел процесс деколонизации, а некогда (или частично) колониальные общества строили политический проект третьего мира. Писатели быстро последовали за политиками. Организаторы Делийской конференции азиатских писателей, прошедшей в декабре 1956 года, явно взяли за образец Бандунгскую конференцию 1955 года, где совещались главы государств[154]. Но было одно существенное различие: в отличие от Бандунга, в Дели пригласили советских делегатов, представлявших литературы Средней Азии. Такое изменение предложил официальный организатор конференции, выдающийся индийский романист Мулк Радж Ананд, который, как мы знаем из первой главы, был одним из основателей Всеиндийской ассоциации прогрессивных писателей и главным посредником между советскими культурными ведомствами и Индией[155]. После успеха Бандунгской конференции он убедил премьер-министра Индии Джавахарлала Неру профинансировать международный писательский съезд «в духе Бандунга».

Первая же встреча предвосхитила многие из тех проблем, с которыми Ассоциации придется сталкиваться в дальнейшем. Обсуждать в Дели наиболее спорные вопросы с писателями и чиновниками от культуры из десятка азиатских государств и весьма разношерстной делегацией из самой Индии было бы затруднительно, если бы не дипломатические