6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

Бегут большей частью солдаты пехотных полков, изредка разве попадется артиллерист, а о кавалеристах-перебежчиках я не слыхал. Впрочем, в гарнизоне крепости, насколько мне было известно, застрявшие там кавалеристы – все мадьяры.

О мадьярах перебежчики всегда говорили с явным недоброжелательством23, даже со злобой. Мадьяр лучше кормили, лучше одевали и лучше с ними обращались. Кроме того, мадьярские части в гарнизоне крепости исполняли еще как бы обязанности жандармерии.

О своих офицерах перебежчики всегда говорили тоже с недоброжелательством. Видимо, между офицерами и солдатами не было ни спайки, ни связи. Это обстоятельство будет тоже понятно, если принять во внимание, что в австрийских частях, набранных из людей одной определенной национальности, офицеры очень часто были другой национальности. Таким образом, кроме чисто официальных отношений между офицерами и солдатами, других и не могло быть – как между людьми, совершенно чуждыми друг другу по обычаям, вкусам, привычкам, наклонностям и даже вере. Что касается мадьяр, то это действительно были прекрасные, упорные воинские части, с которыми справиться было нелегко. Мадьяры, находясь даже в безвыходном положении, предпочитали умереть, а не сдаваться в плен. В этих частях офицеры были свои же мадьяры, что еще усиливало их боевые качества.

Однажды я шел лесной дорожкой на свой наблюдательный пункт без всякого оружия, имея лишь через плечо, в футляре, бинокль. Внезапно из лесной чащи, как из-под земли, передо мной выросли пять австрийских солдат с винтовками в руках. От неожиданности я сразу оторопел. Я был уверен, что нахожусь перед австрийскими разведчиками, проникшими одним им известными переходами в наш тыл, что было вполне правдоподобно. Я остановился и, конечно, растерялся. По всей вероятности, мое состояние и мой испуганный вид сразу стали им понятны, потому что один из них поспешил сейчас же рассеять происшедшее недоразумение:

– Извините, господин офицер, мы пришли сдаваться в плен.

– Как же вы прошли незамеченными через наши пехотные линии?

– Да тут есть много разных переходов. Вы их не знаете, а мы знаем.

Вот тут и делай что хочешь. Надо быть крайне осторожным в горах и не полагаться исключительно на впереди сидящую пехоту.

* * *

Вдвоем с наблюдателем, в наблюдательном ровике, мы рассматриваем австрийские позиции.

– Ваше высокоблагородие, кто это там кустами как будто хоронится?

– Где?

– Да вон, у самой нашей батареи… Стоит и смотрит… Во, опять пошел… Сюда идет… Ваше высокоблагородие, сидите смирно. И все кустами… Чего бы ему надо было?.. Коль простой человек, скажем, крестьянин, чего ему все кустами? Шел бы прямо.

Рассуждения моего наблюдателя Курилова основательны. Я тоже вижу пробирающуюся густым кустарником какую-то темную фигуру. Конечно, это не солдат – тому прятаться нечего.

Темная фигура все ближе подвигается к нам и наконец совершенно неожиданно для себя натыкается вплотную на наш окоп, спрятанный в кустах. Сильный испуг сейчас же отразился на его лице. Из нас еще никто не сказал ему ни слова, а он уже упал мне в ноги.

– Ты кто такой?

– Хлоп24, паночку, хлоп. Я шел на свое поле поискать картошек, може, где ще застались.

– Где же твое поле?

– Да вон там, – и крестьянин неопределенно показывает рукой куда-то вниз, под обрыв.

– Почему же ты не шел дорогой, а прятался все время кустами? И как ты попадешь отсюда на свое поле? Прыгать будешь с обрыва? Так?

Крестьянин начал сейчас же усиленно божиться и креститься, порываясь все время целовать мои руки. При этом он бормотал так много и так быстро, что разобрать, что он говорит на своем русинском наречии, мы никак не могли.

Я вызвал конвой, написал донесение и отправил его к начальнику боевого участка – командиру 3-го полка25. Возвратившиеся конвоиры доложили мне, что у командира 3-го полка разыгралась та же сцена, что и здесь, на пункте. Командир полка полковник Сухачевский поверил ему, пожалел и отпустил его.

* * *

Прошло два дня. Орудия первой полубатареи стояли на старой позиции, на поляне впереди леса. Вторая полубатарея осталась после боя на месте, через овраг, у деревни Грушево. Позиция впереди леса еще ни разу неприятелем не обстреливалась, даже не было на ней ни одного случайного разрыва австрийского снаряда.

Сидя в своей лесной избушке, я чем-то был занят, люди отдыхали в своих землянках. Страшный взрыв потряс воздух. Земля вздрогнула, как при землетрясении. Я выскочил наружу и остолбенел: в воздухе происходило что-то непонятное: черный столб стоял над позицией батареи, молнии пересекали его в разных направлениях и сверху сыпался какой-то дождь из земли, камня и дерева. Все это сопровождалось воем, свистом и шипением. На позиции 6-й батареи рвались 12-дюймовые неприятельские бомбы.

Всем моим организмом сразу овладело какое-то гнетущее состояние, какая-то придавленность. Какая-то обида сжала сердце, и я вдруг почувствовал себя бесконечно маленьким, слабым и ничтожным перед величием развернувшейся перед моими глазами стихии.

В офицерскую избушку несли раненых. Их было три человека: двое тяжело раненных и один – легко. Канониру Сидорину полупудовым осколком разрезало вдоль, до кости, всю ногу. Как казачий лампас шла рана. Он дрожал и жаловался, что ему холодно. Я укутал его своим полушубком, и он временно успокоился. Старшему фейерверкеру Куварину разорвало руки от локтя до плеча. Канонир, доброволец Соколов, отказался быть отправленным в госпиталь. У него на ляжке осколком вырвало кусок мускула, и после перевязки он остался в батарее.

В овраге, на коновязи, оказалась убитой лошадь.

Сила взрывов была так велика, что на людях, сидевших в землянках, полопались полушубки: как будто острым ножом порезали их на такие длинные полосы. Орудия не пострадали совершенно, что объясняется тем, что при взрывах снарядов очень крупных калибров почти все осколки сразу выносятся вверх, и уже на большой высоте они разлетаются в стороны. Очень опасно, конечно, только очень близкое попадание снарядов.

Всадник спустился на дно одной из воронок. Он вытянул вверх руку, и только тогда концы его пальцев оказались на уровне поляны.

В тот же день к вечеру я перевел 1-ю полубатарею на новую позицию, за лес, где стоял первый взвод во время вылазки, и хорошо сделал, так как начиная с этого дня старая позиция батареи ежедневно стала подвергаться артиллерийскому обстрелу из крепости снарядами всевозможных калибров, хотя 12-дюймовых бомб уже не было.

На следующий день после этого события, тоже совершенно неожиданно, я подвергся обстрелу на своем наблюдательном пункте. Несколько часов подряд я со своим