6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

наблюдателем и телефонистом не мог выйти из окопа. Австрийские гранаты изрыли землю кругом окопа, но в самый окоп не попала ни одна, и только осколки свистели и выли на разные голоса, перелетая над окопом, над нашими пригнувшимися головами.

Вечером я перевел свой наблюдательный пункт на новое место, несколько выше по тому же обрыву, на место, тоже укрытое кустами.

– Вот что наделал нам шпион проклятый, ваше высокоблагородие, и как это командир 3-го полка не понял, что он шпион, этот русин? Отпустил подлеца, а ведь ясно все было, без всяких сумлений, – никак после этого случая не мог успокоиться наблюдатель Курилов.

* * *

Австрийский шпионаж под Перемышлем был развит очень сильно: подозрительные личности шныряли всюду. Очень часто они задерживались нашими частями, но в большинстве случаев, не имея достаточно улик против задержанных, их выпускали на свободу.

В 6-й батарее произошел еще один случай, окончившийся тоже освобождением задержанного.

На позиции 2-й полубатареи у деревни Грушево какой-то рваный субъект подошел к сторожу у орудий и пробовал вступить с ним в разговор, осведомляясь о номере батареи, кто командует, сколько в батарее офицеров и где офицеры живут. Он был задержан и отправлен опять к начальнику боевого участка, откуда после короткого допроса был за отсутствием достаточных улик освобожден.

В штабе дивизии, расположенном в одной из прилегающих усадеб, была обнаружена почтово-голубиная станция, причем хозяин усадьбы, сумевший даже войти в доверие к чинам штаба и к самому начальнику дивизии, был уличен в шпионаже в пользу австрийцев и расстрелян. Выдал его наш солдат 1-го полка, немец-колонист, вошедший с ним в связь и заманивший его в ловушку, где он и был накрыт с поличным.

* * *

Позиция на высоте 486 потеряла свое значение. Надо было думать о другой, более соответствующей наступившему боевому периоду.

Наша пехота, оставаясь у подножия высоты 486 на месте, как на оси, загибала левым плечом, тесня австрийцев, постепенно прижимая их к самой крепости и таким образом уменьшая радиус обложения на нашем секторе.

Надо было помочь нашей пехоте в выполнении ее задачи и перенести позицию батареи влево, тем более что на перегибе высоты 486 и соседней с нею стала 5-я батарея. Необходимо было также соединить обе полубатареи, и поэтому с разрешения генерала Гандурина я перевел 1-ю полубатарею ко 2-й, впереди деревни Грушево, несмотря на то что и эта позиция после отражения последней вылазки не только потеряла свое значение, но оказалась даже в тылу.

Генерал Гандурин, поставив в тот же день батарею, сказал:

– Ну и отлично, пусть шестая батарея немного отдохнет, не спешит с переездом вперед.

Приехал командующий дивизионом подполковник Попов.

– Какая это позиция? Это резерв.

– Да, конечно, резерв.

– Так что же вы поставили сюда батарею?

– Только для отдыха, по приказанию генерала Гандурина.

Командующий дивизионом остался недоволен и сейчас же уехал.

Люди разместились по избам, устроили курную баню и в первый раз за все время военных операций основательно вымылись, и как раз вовремя: на людях начали появляться насекомые.

* * *

Старший офицер А. Р. Яковлев заболел, и служба в строю стала для него слишком тяжелой. Как раз освободилась вакансия командира 2-го парка, и по моему ходатайству он был назначен на эту должность.

Почти одновременно с ним ушел из батареи, тоже в парк, другой офицер, прапорщик Никольский, пожилой человек, офицер, малопригодный для службы в строю. Прапорщик Соколовский для уравнения офицеров был переведен в 4-ю батарею.

* * *

– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить: у нас в батарее беда случилась, – заявил мне во время утреннего доклада фельдфебель.

– Что случилось?

– Чинар заболел.

– Ну?

– Валится все… Никак на ногах не стоит. И с чего бы это случилось, ума не приложу? Вечером совсем здоровая лошадь была. Веселый такой, всю дачку овса съел, хоть бы что.

– Когда же он заболел?

– Да вот перед утром. Дневальный Младенцев сказывал, что ночью ничего не приметил. За доктором я уже послал.

Я иду к конюшням, построенным в старом лесу Толстые стволы пихт, снизу оголенные топором от ветвей, служат столбами, подпорками для навесов, покрытых пихтовой хвоей. Плетни из этих же пихтовых веток защищают конюшни от ветра и снега.

Доклад фельдфебеля о болезни Чинара смутил меня сильно: Чинар – самая ценная лошадь во всей батарее. Громадный, грузный, как слон, тяжеловоз темно-чалой масти Чинар наполненную [с] верхом металлическим грузом телефонную двуколку возил один по всякой дороге, как перышко. Потерять такую лошадь мне очень не хотелось.

На конюшне я столкнулся с нашим ветеринарным врачом.

– Паралич зада. Пристрелить, чтобы не мучился даром.

– Погодите, доктор. Хорошо вам говорить «пристрелить».

– Ну, а чего же вам еще ждать? Маленький, что ли, вы? Сами посмотрите, если не верите. Тут двух мнений быть не может.

Конечно, доктор прав: тут ошибки быть не может, сам вижу, но все же, цепляясь за соломинку, посылаю за ветеринарными врачами в другие части. Увы – общий приговор тот же.

– Чинара пристрелить, – отдаю приказание фельдфебелю.

– Слушаю.

Целый день мне не дает покоя потеря Чинара: уж больно хороша была лошадь. Такую лошадь и не оценишь деньгами. Я нарочно избегаю встречи с фельдфебелем, но к вечеру все же не мог от него отвертеться. Смотрю: физиономия фельдфебеля сияет, словно луна.

– Ты чего так обрадовался? Чинара пристрелили?

– Никак нет.

– Это еще почему?

– Так что здоров.

– Кто?

– Да Чинар, ваше высокоблагородие… Как вы все разошлися, так я немедля в обоз послал за Болотовым. Болотов вылечил.

– Как он его лечил?

– Не могу знать. Он не любит, когда смотрят, как он лечит. А так что, разрешите доложить, знахарь важный. У нас во всем нашем Костромском уезде он самый главный был завсегда знахарь. Большой он человек. Когда куда приедет, бывало, по делу, то всяк перед ним шапку ломает, потому очень уж нужный человек Болотов.

Я сейчас же отправился на конюшню. Чинар стоял совершенно здоровый на своем месте и спокойно и весело ел свою вечернюю дачку овса. Больше он никогда не болел.

* * *

К Рождеству 1914 года батарея опять переменила позицию. Я выдвинул ее несколько вперед и влево в кусты.

В ночь под Новый год была получена телефонограмма, извещающая, что ожидается частичная вылазка австрийцев с целью внезапного захвата наших батарей. Событие, конечно, маловероятное, но благодаря этому извещению вместо встречи Нового года мы всю ночь провели у орудий, злые, усталые, поминая все время недобрым словом того, кто развел эту суматоху.

Новая позиция оказалась неудовлетворительной. Через