6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

И начальник дивизии от души рассмеялся.

* * *

Число орудий в полевых батареях сокращено: вместо восьми стало шесть. Два орудия и четыре зарядных ящика приказано сдать. Лошадей тоже подготовить к сдаче. Люди остаются.

Жаль двух орудий. Говорят, что эта мера предпринята с целью увеличения числа батарей за счет существующих. Если это так, то понятно, но если только с целью разгромоздить батареи и увеличить их подвижность и верткость, то эта мера совершенно неправильна. Практика показала, что это неверно, на походах эти упряжки нам не мешают – мы ведь почти всегда ходим теперь самостоятельно, без пехоты. Иногда с одним лишь пехотным прикрытием.

В общей колонне мы мешаем пехоте, а пехота нам – тормозит наше движение и совершенно бесцельно нас утомляет, так как приходится все время сдерживать лошадей, чтобы не налезать на впереди идущую пехоту. На ночлегах и дневках получается невероятная теснота и не хватает всем места. К обоюдному удовольствию пехота всегда старается отделаться от нас, а мы, в свою очередь, от пехоты.

Зато в бою мы лишаемся крупной доли своей мощи. Дело не в числе отдельных орудий на батарее, а в общей их совокупности, дающей ураган огня. Но делать нечего: как ни жаль лишиться двух орудий, но приходится безропотно подчиниться.

Лошадей же не отдам ни за что. Каждая лишняяя лошадь батарее необходима. Не говоря уже о том, что при тяжелой дороге постоянно приходится припрягать выноса, заменять лошадей измученных, набитых29, больных, нам необходимо еще во что бы то ни стало сильно увеличить свой обоз. Что значит шесть повозок на батарею, обрастающую со временем все больше и больше необходимым имуществом и запасами фуража, без которых зачастую обойтись невозможно?

Интендантство не всегда отпускает фураж для лошадей или отпускает его в недостаточном количестве. Нет фуража – и делу конец. Купить же часто негде. Лошади при усиленной работе принуждены голодать.

Как поступят в этом случае командиры батарей? Сговорились лошадей не сдавать: тянуть сколько возможно с этой сдачей, а затем время загладит этот вопрос.

Так и поступили, лошади остались.

* * *

Вечереет. Солнце медленно скрывается за лесом, озаряя своими догорающими лучами общую картину нарытых окопов двух враждующих сторон. Мы с Н. А. Тиличеевым сидим в своей комнате за самоваром и прислушиваемся к редким ружейным выстрелам.

Как странно: мы можем сразу отличить свой выстрел от австрийского. Наш – одиночный, австрийский – двойной: эхо моментально повторяет каждый выстрел противника.

– Слышите, командир, как будто зачастили ружейные выстрелы, мне это что-то не очень нравится.

Тревожный гудок телефона сразу прервал рассуждения моего собеседника.

– Командир шестой батареи?

– Слушает командир шестой батареи.

– Противник вышел из окопов, готовится к наступлению. Помогите.

Что делать? Наблюдательный пункт на горе, не успею взобраться.

– Шестая батарея, к бою!

– Третий полк… В каком месте наступление?

– Вправо от высоты пятьсот один, на участке нашего третьего батальона.

– Хорошо. Батарея, цель номер шесть, два патрона беглый огонь!..

Затряслись, зазвенели стекла в оконных рамах. Гулко раздался залп с перекатами наших орудий. Эхо сейчас же с точностью повторило его.

– Третий полк…

– Слушает третий полк. Довольно, спасибо. Австрийцы спрятались обратно в свои окопы. Видимо, это была какая-то демонстрация с их стороны.

Опыт учит всему: мы сидим слишком низко. Надо рыть себе землянку наверху, ближе к наблюдательному пункту. С вечера на всякий случай мы поднимаемся наверх. Мы знаем, что сегодня ночью, как и вчера, рабочие команды 3-го полка спустятся вниз на земляные работы: будут рыть новую линию окопов.

Землянки полка оживают. Люди в темноте выстраиваются, слышны вполголоса разговоры, лязг металла при случайном ударе лопаты о лопату. Люди двигаются и как тени спускаются вниз.

Редкие ракеты на несколько секунд освещают австрийские линии. Всюду тихо. Проходит полчаса. Близкий ружейный залп… Дробь беспорядочных выстрелов… Какие-то крики… Шум от бегущих шагов перепуганных наших рабочих… Сильная ружейная перестрелка.

Ничего не разобрать в темноте, где наши, где австрийцы.

Несут раненых, убитых. Потери у нас большие.

Бой постепенно затихает, и опять водворяется тишина, только ракеты австрийцев взвиваются все чаще и чаще, все больше и больше. Надо было предвидеть что-то недоброе, недаром с вечера австрийцы пускали так мало ракет. Наши рабочие неожиданно наткнулись на заранее залегших поджидавших их австрийцев.

* * *

Мы готовим атаку на высоту 433. Беглым гранатным огнем рвем поля колючей проволоки, раскидываем древесные засеки. Бьем по окопам противника с целью заставить его прижаться, спрятаться под защиту своих земляных прикрытий, сковать его волю, запугать.

Восемнадцать орудий роют своими снарядами землю неприятеля, поднимая ее на воздух, перемешивают с дымом, с огнем.

Австрийцы молчат. Выжидают.

Густыми цепями двинулась наша пехота в атаку. Впереди 1-й полк. Сразу обволоклась она дымом австрийских снарядов. Полк под огнем бросается на проволоку, рвет ее ножницами, ищет проходы.

Огонь неприятеля все усиливается, уже работают его пулеметы, ружейными пулями засыпаны люди.

Полк застрял на проволоке… Отступает… Атака отбита. Одна лишь передняя рота прорвалась сквозь проволоку вслед за своим командиром, бесстрашным поручиком Эльтековым. Рота тает в австрийском огне, отступить уже невозможно. Поручик Эльтеков с оставшейся от роты горстью солдат взят австрийцами в плен.

Бой прекратился, и только колючая проволока противника пестрит телами убитых и раненых, висящими на ней в разных позах.

* * *

Пока у наблюдательного пункта нам роют землянку, мы с Н. А. Тиличеевым перебрались в лесную сторожку, к командиру 1-го батальона 2-го полка полковнику Ермолаеву, старому, опытному офицеру, вышедшему на войну добровольцем из отставки.

Полковник Ермолаев жил в сторожке с молодым прапорщиком своего батальона, очень даровитым музыкантом, нервная, артистическая натура которого не могла никак свыкнуться с боевой обстановкой. Полковник Ермолаев заметил это и взял прапорщика к себе в помощники, как бы для ведения канцелярии, рассчитывая таким образом облегчить насколько возможно его положение.

Здесь же я впервые познакомился с одним из храбрейших офицеров дивизии, 2-го полка поручиком А. М. Купрюхиным, который, как говорили в дивизии, гулял у австрийцев как у себя дома. Маленького роста, лысый, с большими рыжими усами, он производил с первого взгляда крайне невыгодное впечатление, и никак нельзя было подозревать, что этот невзрачный офицер является образцом настоящего разумного, спокойного, дельного и храбрейшего строевого офицера. Впоследствии я очень близко с ним сошелся и имел возможность лично удостовериться в его исключительных боевых способностях.

Как-то ночью меня разбудил яркий свет, бивший прямо в глаза. Я поднялся на кровати и увидел целую группу солдат