6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

Протерев как следует глаза, я понял, что передо мною находятся захваченные только что в плен мадьяры и их конвой. Это были разведчики 2-го полка, которые под командой поручика Купрюхина только что сняли австрийский пост. Пленных было двое.

– …а остальных, ваше высокоблагородие, – докладывал разведчик полковнику Ермолаеву, – так что, разрешите доложить, прикололи, потому никак не хотели сдаваться. А винтовок ихних поручик Купрюхин не приказал брать: зачем, говорят, нам эта дрянь нужна, у нас и своих довольно.

Выслушав доклад разведчика, полковник Ермолаев приказал дать пленным хлеба, а затем вести в штаб полка. Мадьяры никак не ожидали, что их будут еще кормить: на их лицах отразилось изумление, а за хлеб схватились обеими руками.

– Вы знаете, – обратился ко мне полковник Ермолаев, – там, в крепости, их уверяют, что русские расстреливают пленных, поэтому они так удивились, когда я вместо расстрела приказал дать хлеба, которого у них почти нет совсем.

* * *

В новой нашей землянке тепло и уютно: в ярко пылающей печке потрескивают сухие пихтовые ветки, освещая внутренность землянки в помощь тускло горящей небольшой жестяной лампочке.

В землянке нас трое: я, Н. А. Тиличеев и А. М. Купрюхин. Мы с особым удовольствием потягиваемся на своих походных койках и нарочно мешаем спать друг другу, чтобы продолжить то блаженное состояние, в котором мы все трое находимся. Еще бы: на дворе сильная снежная буря. Зверем воет ветер, срывая хвою с деревьев, ломает целые ветки. Старые пихты стонут, качаясь под напором его бурных порывов. Внизу, по ущельям, снегом метет, плачет жалобным голосом вьюга.

– Да, не хотел бы я сейчас стоять где-нибудь на посту. В такую ночь того и гляди одним махом снимут – и опомниться не успеешь, – говорит Н. А. Тиличеев.

– Ну кто сейчас пойдет снимать? Разве можно что-либо разобрать в эту бурю? Сам заблудишься и попадешь прямо в руки к неприятелю.

Однако в эту ночь, в эту бурю 2-го полка подпоручик Иванов с небольшой группой добровольцев-солдат умудрился снять целый австрийский полевой караул со всеми выставленными этим караулом постами. Обезоружив австрийцев, он приставил к ним конвой, а сам со своими добровольцами занял их караульное помещение, расставив на посты вместо австрийцев своих часовых, и стал ждать.

В полночь из крепости на смену прибыл, ничего не подозревая, новый караул, который сейчас же полностью попал в руки подпоручика Иванова. Обеспокоенные долгим отсутствием смененного караула, австрийцы послали еще несколько человек для связи. И их тоже постигла общая участь. Подпоручик Иванов со своей командой благополучно вернулся обратно и привел с собой целую колонну пленных австрийцев.

* * *

Воинская доблесть, преданность долгу, воля, подавляющая всякий страх и чувство самосохранения, бесконечное терпение и вера в конечную победу – вот характерные признаки нашего русского пехотного офицера.

Какая разительная масса примеров, о которых можно написать целый ряд томов, примеров, бесконечной цепью следующих друг за другом. Сплошной подвиг, сплошное самопожертвование и бесконечное терпение.

Наблюдая своих боевых товарищей – пехотных офицеров нашей дивизии – на походе, на разведке, в бою, в самых ужасных, нечеловеческих условиях существования, в самых безвыходных положениях, я мог только бесконечно восхищаться величием их души и глубоко преклоняться перед их исключительной доблестью.

Капитан Ерченко, смело, в открытую подошедший под наведенным на него дулом винтовки к самым окопам противника, вызвавший восхищение даже у неприятеля. Поручик Пылаев, с винтовкой в руках первым пробивающий путь своему окруженному неприятелем родному полку. Полковник Ивановский, спокойно проходящий по верху окопов под расстрелом австрийских часовых, и целый ряд других, не менее доблестных подвигов, прошедших совсем незаметно, никуда не занесенных, нигде не записанных.

Сколько раз я думал о том, какой же памятник должна будет поставить Россия Русскому Пехотному Офицеру.

* * *

Получаю письменное приказание: «Приказываю вам отправиться на участок, занятый 9-й кавалерийской дивизией, в горном районе участка найти артиллерийскую позицию и поставить на нее 17-ю конную батарею. Начальник южного сектора генерал N».

Приказание очень странное. Еду к командиру 17-й конной батареи.

– В чем дело?

– Да видите ли: начальнику сектора захотелось, чтобы моя батарея непременно залезла бы в горы, а я ответил, что у меня не горная батарея, а конная. Но так как он продолжал настаивать на своем приказании, то я заявил ему, что там нет ни подъездных путей, ни хороших артиллерийских позиций. Я не хочу туда лезть потому что не хочу рисковать своей батареей, так как наш участок не занят сплошной линией окопов, и в такой пересеченной местности неприятелю будет очень легко захватить батарею, ибо оттуда быстро не выберешься. Поедем вместе, посмотрим, сами увидите.

Мы условились с ним съехаться на следующий день у околицы одной из деревень.

В назначенное время вместе с Н. А. Тиличеевым я подъезжаю к месту встречи. Ко мне подходит уральский казак.

– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, так что мы вас давно поджидаем.

– Я должен видеть командира семнадцатой конной батареи подполковника Саблина. А кто это «мы»?

– Командир первого Уральского полка и господа офицеры.

– А командир семнадцатой конной батареи?

– Так точно, и они там, все вместе.

– Ну веди.

За казаком мы входим в двери большой избы, стоящей посередине деревни. Первое, что бросилось нам в глаза, это длинные столы, покрытые скатертями, на которых среди разных яств периодически возвышались четвертные бутыли водки и высокие жестяные банки. За столами полно офицеров.

– Наконец-то дождались! Милости просим. Господа офицеры, ну-ка, берите в оборот прибывших гостей, чтобы наверстали то, что пока упустили.

С этими словами навстречу нам из-за стола поднялся высокий, плотный офицер с окладистой седой бородой – командир 1-го Уральского казачьего полка полковник Бородин.

Мы не успели опомниться, как уже сидели за столом перед нарочно поставленной для нас четвертью водки и длинной жестяной банкой, из которой услужливые офицеры-уральцы уже накладывали нам в глубокие тарелки чудную уральскую икру.

Пир, прерванный нашим появлением, вновь начался.

Ужас овладел мною при одном только взгляде на грозно стоящую передо мной четверть, а совершенно не пьющий Н. А. Тиличеев от страха даже побледнел. Надо было изыскивать способ обороны против стоящего на столе врага и атакующих со всех сторон офицеров, и мне стоило большого труда убедить гостеприимных хозяев, что Н. А. Тиличеев не может пить совсем, что он болен, а себя защитить, насколько возможно.

К чести господ офицеров-уральцев должен сказать, что, несмотря на обилие