Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

и об искусстве заговорили снова, хотя измученными, усталыми, горестными, но все же словами. Из серого морского тумана снова выплыли очертания огромного стального корабля футуризма.

И в сегодняшней моей статье, посвященной не столько футуризму как литературному течению, сколько отдельным голосам футуристического хора, мне хотелось бы поговорить об одном матросе этого «гремучего», стального корабля футуризма – о Каменском.

«Для меня ты и Север и Запад

И целительный Юг и Восток[219]», —

поет Василий Каменский, обращаясь к любви, в которой он «чует вечный исток».

И эти две строчки можно поставить эпиграфом к его книжке стихов «Звучаль веснеянки» (Москва: Китоврас, 1918), книжке воистину «звучальной» и «весенней».

Василий Каменский – один из самых прекрасных, один из самых дорогих наших русских поэтов. Я бы еще прибавил: один из немногих настоящих поэтов, цветущих на наших русских измученных, обагренных кровью полях.

– Я – кто я? – вопрошает Каменский и сам себе отвечает:

– Я – вроде утроветра.

Лучшее определение характера его творчества трудно себе представить: утренний ветер веет над каждым его стихом. Жаль только, что самый звук слова «утроветра» чем-то неприятен – не то потому, что оно напоминает «уховертку», не то по каким-либо другим причинам.

В этом же стихотворении есть другое слово, которое совершенно и изумительно, – песнепьянствую. Здесь и внешний, и внутренний звук слова чарует ухо.

Есть у Каменского и то, что называется слабыми стихами, есть и совсем возмутительные.

Например, объяснение, что

«Весь талант мой – моя гибкостройность

Из напевных и творческих слов»,

взято напрокат у Игоря Северянина.

Дальше:

«Я пишу ей морские напевы,

Я зову ее в знойной тоске».

Василий Каменский! Что это? Опомнитесь! Я не читал Ратгауза[220], но, ей-богу, если он так не пишет, то он должен так писать.

Но не в этом дело. Такие «стихи» льются как вода и, пожалуй, даже никому не мешают. У Каменского в этой же книге столько других стихов, что замечать эти как-то даже неприлично.

«Взгляни на небо, взгляни на горы!

Послушай сердце,

Дай руку мне!..

* * *

Над моей головой

Пролетает друг летающий мой.

Эй, куда?..

* * *

Я целый день купаюсь в песнях.

Мне песни некуда девать…»

* * *

Ну разве хотя бы за эти строки, взятые из трех разных его стихотворений, не простится ему «знойная тоска» Ратгауза?

Песнепьянство – вот «судьба» Каменского.

Он это знает и жмурится, как кот на солнце, и машет пушистым своим хвостом.

«Мне кажется, что я никому не мешаю,

Если пою свои песни».

И ему кто-то отвечает:

– Пой, ведь ты же у себя дома, ведь ты же сам сказал:

«Кругом мой дом – моя Россия,

Моя стихийная страна».

Пой! Пой! Тебя слушают. Ведь

«Кругом разливные напевы,

Кругом российский наш народ».

Пой свои песни, тем более что

«Песни сами пропоются,

Только шире рот открой».

Этим «песнепьянством» пропитана и вся поэма Василия Каменского «Стенька Разин – сердце народное».

«Станем помнить солнце-Стеньку,

Мы от кости Стеньки кость.

А пока горяч кистень, куй,

Чтоб звенела молодость».

Весь смысл поэмы можно определить стихом самого Каменского:

«Будет день

И весенний и дивный,

О весеннем победном бурлацком

Перекликается клич переливный

О пришествии братском…»

Вся книга Василия Каменского вышла оттуда, где

«Шолковошум облаков»,

и, повторяю, если в ней есть дурные и даже возмутительные стихи, то они ничему не мешают, ибо тот не спасет свою душу, кто не погубит ее.

Первый номер «Газеты футуристов», выпущенный в Москве 18 марта 1918 г.

Источник: © Государственный музей В. В. Маяковского

‹Александр› Родченко

ГАЗЕТЕ ФУТУРИСТОВ

Анархия. 1918. 30 марта. № 31. С. 4

Летучая федерация футуристов, декреты, ассоциация социального искусства, коллегия федерации футуристов»[221] – и всего-то трое: Маяковский, Бурлюк и Каменский, и хвалит Бурлюк Маяковского, а Маяковский хвалит Бурлюка.

А есть еще более чем футуристы – Хлебников, Кручёных, Розанова, Малевич, Татлин, Моргунов, Удальцова, Попова и др.

Газета футуристов – это газета трех футуристов-диктаторов.

Нелепы федерации, ассоциации, коллегии троих.

Большевики футуризма!

Государственники футуризма!

Троцкие футуризма!

Так издайте же второй номер, где подпишите мир с эстетизмом буржуазии.

Издайте декрет о расстрелах[222] более крайних новаторов, «анархо-бунтарей», – чем вы.

Осел Давида Бурлюка в первом выпуске «Газеты футуристов», перезапущенной в 1919 году в Томске.

Источник: ЛИТФОНД

Рюрик Ивнев

ПОЭТЫ И ПОЛИТИКА

Анархия. 1918. 31 марта. № 32. С. 4

В своей статье «Вдруг революционные» в «Раннем утре» (от 28 марта 1918 г.) Вадим Шершеневич пытается бросить тень на имена поэтов, которые имели мужество поплыть против течения буржуазно-интеллигентского большинства русского общества и которые усмотрели в октябрьских днях большее, чем козни большевиков.

Для того чтобы тень, которую В. Шершеневич во что бы то ни стало хотел наложить на имена наших лучших поэтов, легла прочно и крепко, он выкопал из их прежних произведений отдельные отрывки и, сопоставив с тем, что они пишут теперь, и найдя внешние противоречия, сделал «злорадные» выводы, смысл которых сводится к тому, что эти поэты «преклоняют голову перед всяким курсом политики», перед всякою властью, которая взяла верх в данный момент. Он имел в виду главным образом двух поэтов: Александра Блока и Владимира Маяковского.

У Блока Шершеневич для доказательства своих обвинений взял такую фразу:

«И борода качалась мерно

В такт запыленных слов».

Эти две строчки взяты из всем известного стихотворения Блока о митинге (1905 г.).

В. Шершеневич, очевидно, думает, что если поэт подошел к говорящему на митинге оратору критически, если его поэтический слух оказался неудовлетворенным «запыленными» словами, которые он слышал вместо огненных, прожигающих слов, которые он хотел услышать, то в этом кроется осуждение не только «запыленных» слов, но и того внутреннего мира, который скрывается за этими словами.

Но наивность такого рассуждения так очевидна, что о ней как-то совестно даже и говорить.

Для всякого, имеющего отношение к творчеству (а ведь В. Шершеневич – поэт!), ясно, что каждое слово от слишком частого обращения линяет, стирается, притупляется.

То же можно сказать и о «лозунгах». Сначала пламенные и живые, они постепенно делаются мертвыми и хилыми, и нет ничего удивительного в том, что чуткое ухо поэта не может не заметить этого сейчас же. Поэту нужны слова вечные, живые и пламенные, а «запыленных» слов ему не нужно, как бы велики они ни были!

Но, оставив это в стороне, необходимо подчеркнуть, что, если у поэта можно встретить кое-какие «технические» противоречия, тот не поэт, кто не может понять этих противоречий поэтического творчества.

Кто хочет понять поэта (а не только задеть его, обидеть), тот должен изучить его произведения, проникнуться общим духом его творчества.

Для всех, знающих Блока и Маяковского, слишком очевидно, слишком ясно, что общий дух их произведений не имеет ничего общего с тем состоянием, которое характерно для многих других «умеренных» и «осторожных» русских поэтов. И Блок, и Маяковский всегда были глубоко революционны: они были всегда (может быть, даже бессознательно) яростными врагами всего старого, ветхого, реакционного как в своем творчестве, так и в