100 петербургских историй, извлеченных из архивов и пожелтевших газет - Анна Сергеевна Манойленко

неоплатные долги и нередко подталкивали к преступлениям. Законодательно запрет оформлен еще во времена Петра I, когда были запрещены любые «игры с фортуной», а нарушение сулило суровые кары.

Ко второй половине XVIII века обывателям разрешили «домашние» (или «коммерческие») карточные игры, в которых выигрыш зависел не столько от слепого везения, сколько от ума и навыков участников (например, преферанс или бостон). Однако страсть к запрещенным азартным играм – таким как штосс, банк, фаро, квинтич, – пересиливала гипотетическое судебное преследование и крупные штрафы.

«Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты – одна из непреложных и неизбежных стихий», – замечал известный поэт и журналист пушкинского круга Петр Вяземский. Собравшиеся на квартире чиновника Ковалева игроки вполне подтверждали справедливость этих слов. Впрочем, на допросе у обер-полицмейстера Александра Галахова все они отрицали, что занимались азартными играми, и старались выдать посиделки за дружескую забаву.

Однако расследование показало, что застигнутые с поличным картежники, за редким исключением, «не имеют ни состояния, ни постоянных занятий, а приобретают себе средства к жизни карточною игрою». Петербургский генерал-губернатор Дмитрий Шульгин предложил министру внутренних дел Льву Перовскому выслать хозяина подпольного игорного дома Ковалева и навещавшую его компанию «во внутренние губернии под надзор полиции, с воспрещением возвращаться в столицы».

Исключение, ввиду «молодости лет», сделали для 27-летнего дворянина Алексея Перетца (сына освобожденного из ссылки декабриста Григория Перетца), а также 71-летнего отставного лейтенанта военно-морского флота Карла Ламброша (напротив, в уважение почтенного возраста). Обоим разрешили остаться в Петербурге, разъяснив неприличность их поведения и сделав строгое внушение относительно «занятий карточною игрою».

Постановление о высылке должно было вступить в силу, однако канцелярию министра внутренних дел буквально засыпал шквал прошений от родственников незадачливых игроков. Все ходатайства отправили петербургскому генерал-губернатору Шульгину. И в итоге большинство из них были удовлетворены.

Герой войн с Францией и Турцией, участник подавления польского и венгерского восстаний генерал от инфантерии Павел Куприянов, потерявший ногу в военных походах, просил за отставного капитан-лейтенанта флота Алексея Кузьмина. Обещал, что тот скоро возвратится на службу, и просил оставить его в столице. Министр Перовский прислушался к словам заслуженного военачальника и распорядился отменить высылку.

Другая просительница, жена отставного квартирмейстера Пелагея Горохова, обращала внимание Перовского «как одного из самых правосудных сановников России», что ее сын от первого брака купец Александр Максимов – единственный кормилец ее самой, ее супруга и трех малолетних дочерей. В карточной игре у Ковалева он, по словам матери, участвовал лишь по «глупости и легкомыслию», а высылка его из Петербурга заставит всю семью «идти по миру и тем увеличить число нищих».

К прошению дама приложила родословное древо собственного семейства, которое должно наглядно убедить «сострадательного» министра в справедливости ее слов. В итоге купца-игромана оставили в столице, но установили за ним секретный полицейский надзор.

Обратился к главе МВД и брат 36-летнего отставного чиновника Морского министерства Александра Полуэктова. Он уверял, что его родственник оказался среди картежников совершенно случайно, по пути домой почувствовал недомогание и зашел к своему знакомому Ковалеву. Но самое главное – его деятельность исключительно полезна для государства, будучи художником-графиком, он создает литографии (рисунки, планы, чертежи и географические карты) для Морского ученого комитета и издаваемого им журнала «Морской сборник».

Отзывы о «безукоризненной нравственности» Полуэктова и ценности его трудов дали также адмиралы Петр Рикорд и Логин Гейден. В результате ценного специалиста оставили в Петербурге – также под надзором полиции…

В числе просителей за игроков неожиданно оказался даже столичный обер-полицмейстер Александр Галахов. Как выяснилось, задержанный на квартире Ковалева и также приговоренный к высылке из Петербурга «купорный мастер» (специалист по бочарному делу) Иван Тернер являлся тайным агентом полиции, который, собственно, и сообщил о предстоящей карточной игре.

А вот организатор запрещенной игры Андрей Ковалев снисхождения не получил, хотя за него заступились сразу две родственницы – дочери придворного лакея Екатерина и Дарья Григорьевы. Обращаясь к министру внутренних дел, барышни указывали, что в силу слабого здоровья их родич рано вышел в отставку, жил на наследство, оставленное отцом и братом, при этом вел себя «честно и благородно», а застигнутое полицией квартирное собрание было не чем иным, как праздником его «дня ангела».

В итоге престарелого виновника «торжества» сослали во Владимирскую губернию, причем, как утверждали просительницы, к месту назначения, в город Судогда, ему пришлось идти пешком и «питаться Христовым именем». Дамы умоляли министра «возвратить несчастного на их попечение». Однако им отказали.

Навязчивый меломан

В апреле 1862 года министр внутренних дел Петр Валуев получил донесение петербургского генерал-губернатора Александра Суворова о необычном происшествии в Императорском Мариинском театре. В ходе бенефиса оперного певца Иосифа Сетова на сцену поднялся сын статского советника 17-летний Николай Котельников и торжественно преподнес артисту «ящик с опилками и муравьиными яйцами». Тем самым юноша намеревался публично оскорбить артиста, в чем сам признался задержавшим его полицейским…

К тому времени Сетов выступал на сцене Мариинского театра уже седьмой год. Никаких скандалов вокруг его персоны не происходило, пока он неожиданно не столкнулся с назойливым вниманием со стороны молодого дворянина Николая Котельникова, при всяком случае стремившегося насолить служителю муз.

Истоки нелюбви юного театрала к оперному певцу доподлинно неизвестны. Возможно, Сетов и Котельников стали участниками некоего любовного треугольника, в котором дама отдала предпочтение артисту. Не исключено также, что Котельников был слишком категоричным ценителем оперного искусства, а вокальноартистические данные Сетова казались ему недостойными сцены Мариинского театра. В ту пору нередки случаи разделения публики на «партии» поклонников того или иного певца.

Как бы то ни было, но юный Котельников буквально преследовал артиста по пятам, всячески демонстрируя ему неприязнь. Демарш в Мариинском театре стал самым громким, но не единственным…

Сетов не раз жаловался петербургскому обер-полицмейстеру Ивану Анненкову, что Котельников пытался ворваться в его квартиру и «лично делал ему дерзости», присылал по почте письма с угрозами нанесения новых публичных оскорблений, а один раз вечером подкараулил экипаж певца, собиравшегося покинуть Мариинский театр, остановил его и «дерзко требовал объяснений по каким-то вовсе неизвестным делам».

Обер-полицмейстер предложил выслать назойливого театрала из Петербурга. Генерал-губернатор Суворов эту идею поддержал, а вот министр внутренних дел Валуев посчитал меру избыточной и распорядился найти другой способ «заставить господина Котельникова соблюдать порядок».

Однако вскоре преследованиям со стороны Котельникова подвергся еще один артист оперной труппы Мариинского театра – Федор Никольский. Молодой человек направил ему письмо с угрозами, в котором попутно оскорбил «всех артистов оперной труппы». После этого генерал-губернатору