Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

дистанцируется, насколько это политически возможно, от обязательств и компромиссов с окружающим ее обществом и выкраивает для себя государство в государстве, порой даже настолько крошечное, как «кухонный салон». Там она делится собственным эмигрантством с другими, с единомышленниками, на свой страх и риск. Границы этих государств в государстве неохраняемые и проницаемые, но все же внутренняя эмигрантка движется в фарватере родного языка и своей страны (и отклоняется в сторону). Когда ты эмигрируешь за границу, в особенности из закрытого и консолидированного общества, то испытываешь шок от одной только мысли о том, что там – «заграница». В нашем случае было трудно поверить в то, что «Запад» не являлся банальным идеологическим или контркультурным конструктом; он в принципе функционирует по правилам другого языка. Мы хорошо знали пункт отправления, но не пункт назначения. «Запад» существовал для нас как пространство другого и как страна из кинофильмов. Наш фактический опыт не всегда соответствовал этим киносценариям. Из всех моих внутренних других именно Светка, испытывавшая отвращение к несправедливости и влюбленная в чужие жизни, решительно и быстро вознамерилась эмигрировать из Советского Союза. Процесс был унизительным и неприятным. Скрытый еврей, профессор испанского отделения (профессор Шаббес? Могли ли его звать так на самом деле?) попросил меня добровольно отчислиться из педагогического института с риском так никогда и не завершить высшее образование в Советском Союзе. В противном случае руководству пришлось бы проводить долгое общественное собрание, заклеймив меня как изменницу родины, что стало бы проблемой для всех. Я приняла решение оставить учебу «по семейным обстоятельствам».

Через два года после моего отъезда папа оказался в центре небольшого показательного процесса на предприятии, где он трудился; его обвинили в воспитании изменницы родины. Он был уволен с работы и снят с должности председателя своего кино-клуба «Кино и ты». Единственная должность, на которую ему удалось устроиться, – работа ночным сторожем на автостоянке, где он прочел множество зарубежных детективов и начал изучать английский язык. После моего отчисления из педагогического института и последовавшей за ним подачи документов на эмиграцию я полтора года провела в советской неопределенности: не совсем émigré, не совсем отказник. Времена были напряженные. В период проведения Олимпиады в Москве повсюду появились улыбающиеся олимпийские мишки и менее улыбчивые крепкие милиционеры. В конце концов я получила выездную визу для отъезда на «постоянное место жительства» в государство Израиль. Затем последовало несколько месяцев жизни в поселениях для беженцев в Австрии и Италии, и в итоге я решила отправиться в Соединенные Штаты Америки и оказалась наконец в Бостоне, который, как я полагала, являлся американским городом-побратимом Ленинграда.

На собеседовании в иммиграционной службе сотрудница сохранила имя моего мужа Константина Бойма, а мое предложила изменить: «Никто в Америке не сможет выговорить ваше имя Светлана. Как насчет Сьюзен? – весело поинтересовалась женщина. – Его довольно просто выговорить». Я выбрала Сьюзанн, так как мне нравилась песня «I’m sorry Suzanne believe me… ‹…› I’m sorry Suzanne forever…» (Видимо, у него была веская причина извиняться, и я надеюсь, что Сьюзанн ему не поверила…) Сотрудница иммиграционной службы улыбнулась мне и что-то вписала в мой бланк заявления иностранца-нерезидента. Придя «Светой Гольдберг», я ушла, будучи «Сьюзанн Бойм». Смена имени меня нисколько не опечалила.

Я вовсе не ощущала себя так, будто у меня украли мою идентичность. Я чувствовала себя освобожденной и надеялась создать себя с нуля. Со «Сьюзанн» вышла небольшая накладка. Какой-нибудь новый знакомец звонил по телефону и спрашивал: «Можно Сью к телефону?» – «Вы ошиблись номером», – учтиво отвечала я. Мне нравилось мое новое американское имя, но я так и не привыкла на него откликаться. Сьюзанн принадлежала к числу моих самых ассимилированных американских «я». В течение первого своего года в Америке Сьюзанн непродолжительное время прослужила секретаршей, устроенной на неполный рабочий день, в организации под названием «Матчинг руммейтс»[29]. Она отправилась в «Файлинс бейсмент»[30] и приобрела бело-розовую рубашку в клеточку с белоснежным воротничком, чтобы выглядеть как секретарша из рекламы какого-нибудь йогурта.

Не так давно я снова оказалась в районе Даунтаун Кроссинг[31] в Бостоне, где совершила свой первый американский шоппинг. Там, где некогда располагался «Файлинс бейсмент», в самом центре Бостона, на границе между историческим центром и деловым районом, красовалась зияющая в земле дыра, разверзнутая братская могила, где упокоился иммигрантский опыт погони за скидками. Офис «Матчинг руммейтс» размещался в протекающем подвале в Брайтоне, и, несмотря на то что на собеседовании я сошла за добросовестную новоиспеченную американку, меня вскоре уволили по той причине, что я не сумела купить своему начальнику правильный бутерброд с копченой индейкой и дижонской горчицей. Все, что я помню из этой истории, – густые усы шефа, как в стихотворении Маяковского, которое я заучила в школе: «Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста», и прогнившая лавочка посреди зарослей высокой травы в Фенуэй-парке. Всякий раз, когда он отправлял меня из подполья на какую-нибудь специальную разведывательную миссию, я отдыхала на этой скамейке и читала купленный на распродаже экземпляр «Истории любви», блаженно забывая, какой именно соус желал получить мой шеф. Как бывшая обитательница коммунальной квартиры, я с недоверием относилась к подбору соседей и дижонской горчице.

На моей следующей работе в Америке я трудилась с полной самоотдачей. Я стала помощницей по совместительству социального работника в «Еврейской службе семьи и детей»[32], которой было поручено работать с беженцами-кубинцами. Мне нужно было сопровождать их из приюта в Дорчестере в «Джуиш фемили энд чилдрен сервис» и в службу социального обеспечения, чтобы помочь им с поиском крова, пособиями и трудоустройством. Моя группа состояла из трех кубинцев: двух высоких братьев, которые все еще находились в состоянии шока или изумления после своего отъезда и курили достаточно много дури, из-за чего бывало весьма затруднительно их разбудить и убедить отправиться на собеседования, и все это при помощи моего советско-кастильского языка образца XIX столетия. Третий мужчина был невысок и проникновенен. Он сообщил мне по секрету, что он – опытный механик и полон решимости «преуспеть в Америке». Я все еще слышу неуверенные шаги трех мужчин за моей спиной, как будто я их пионервожатая. Они называли меня Сусанна, а также, с почтением, – nue-tra mae-tra[33].

Нам зачастую приходилось понимать друг друга с полуслова. Само собой, я их так и не заложила, даже когда любезный социальный работник напрямую спросил меня, не под кайфом ли они. Ни в коем случае не становись доносчицей – вот что я твердо усвоила в Советском Союзе. Я лишь желала, чтобы они пришли в себя