Сгорать от любви (и от стыда) - Яна Шарм

— Здравствуйте, это Виктория Орлова, жена Сергея Орлова, — сказала она, и ее голос прозвучал на удивление ровно. — Его экипаж выехал на пожар на промзоне. Будет ли какая-то связь с дежурным по части для родственников? Можно ли передать что-то?

Голос на том конце провода был уставшим, но доброжелательным.

— Виктория, здравствуйте. Пока информации нет, объект сложный, связь прерывистая. Как только что-то прояснится и машины начнут возвращаться, мы вас оповестим.

— Спасибо, — сказала она и положила трубку.

Она пыталась занять себя делами — помыла посуду, протерла пыль, но руки сами собой тянулись к его вещам. Тогда она перестала бороться с собой и начала действовать. Собрала ему сменную форму — чистую, мягкую футболку, штаны, носки. Аккуратно свернула и уложила в спортивную сумку. Поставила на плиту греться воду, зная, что он вернется промерзшим до костей и изможденным. Налила в большой термос крепкого, сладкого чая — именно такой он любил после вызовов, чтобы взбодриться и согреться.

И тогда телефон снова зазвонил. Незнакомый номер. Сердце на секунду замерло, пропустив удар, но рука была твердой.

— Алло? — ее голос дрогнул, как бы она ни старалась этого избежать.

— Виктория? Это Игорь, напарник Сереги, — голос в трубке был хриплым, сдавленным от усталости и напряжения. — Не пугайся, с ним все в порядке, цел и невредим. Но… на пожаре обрушилась часть кровли. Двоих ребят задело, одного серьезно. Сергей в порядке, он прямо сейчас помогает их вытаскивать из-под завала. Просто… чтоб ты знала. Чтобы не волновалась зря.

«Есть пострадавшие».

Эти слова прозвучали для нее как выстрел в упор. Но паника, которая обычно накрывала ее с головой, затмевая разум, на этот раз ударила о новый, стальной стержень, что вырос внутри нее за последние месяцы. Он цел. Он помогает. Ему нужен тыл, а не истерика.

— Спасибо, Игорь, — сказала она, и ее собственный голос показался ей удивительно ровным и сильным. Большое спасибо, что позвонил. В какую больницу будут везти пострадавших?

— Скорее всего, в Городскую клиническую на набережной. Нашу бригаду обычно туда.

— Я буду там, — просто сказала Вика.

Она не стала ждать. Не стала звонить еще десять раз, пытаясь что-то выведать. Она накинула куртку, схватила сумку с вещами и тяжелый термос и выбежала из дома, хлопнув дверью.

В приемном отделении больницы царило привычное, тревожное оживление. Санитары катили каталку с окровавленной простыней, врачи переговаривались на своем сжатом, профессиональном жаргоне, пахло антисептиком и чужим страхом. Вика встала у холодной кафельной стены, не в силах заставить себя сесть на пластиковый стул, и не сводила глаз с дверей, ведущих в «красную» зону.

Она видела, как привозили других пожарных — кого-то с обожженными руками, кого-то с травмой, поддерживающего товарища. Каждый раз ее сердце заходилось от страшного предчувствия, но она лишь сжимала в руках сумку и термос, как талисманы, и держалась. Она была его тылом. И тыл не имеет права дрогнуть.

Прошел час. Два. Ноги затекли, спина ныла от напряжения. Вдруг двойные двери распахнулись с силой, и внутрь ввалилась, точнее, вплыла группа людей в грязной, мокрой, пропахшей гарью и химикатами форме. Они были похожи на теней, выбравшихся из самого сердца ада. Измученные, закопченные до неузнаваемости лица, пустые, выгоревшие глаза, движения медленные, заторможенные.

И среди них был он.

Сергей шел, слегка прихрамывая, почти полностью поддерживая своего молодого напарника, у которого была перевязана голова и лицо залито кровью. Он сам был весь в саже, его форма местами дымилась на холодном больничном воздухе, а лицо выражало такую глубокую, всепоглощающую усталость, что, казалось, он вот-вот рухнет без сил.

Он поднял голову, чтобы что-то сказать подбежавшему врачу, и его затуманенный взгляд скользнул по стене, зацепившись за одну-единственную фигуру.

Он замер. Его усталые, покрасневшие от дыма и бессонной ночи глаза медленно, с невероятным усилием сфокусировались на ней. Он смотрел на нее, стоящую у стены с сумкой и термосом, собранную, спокойную, ждущую. Не истеричную жену, ждущую ласки и утешения, а союзника. Опору. Тыл.

Он медленно, словно каждое движение давалось цен неимоверных усилий, передал своего напарника в заботливые руки медиков и сделал несколько неуверенных шагов в ее сторону. Он не спрашивал «что ты здесь делаешь?». Его взгляд, полный изнеможения и чего-то нового, хрупкого и беззащитного, говорил только одно: «Ты здесь. Я знал, что ты здесь».

Она встретила его, не дав ему упасть, и обняла. Крепко, сильно, по-хозяйски, чувствуя под пальцами жесткую, мокрую, пропахшую огнем, потом и болью ткань его куртки. Она прижалась щекой к его груди и услышала ровный, живой, но невероятно усталый стук его сердца. Это был самый прекрасный звук на свете.

— Я же говорил… не жди в больницах, — его голос был хриплым, сорванным шепотом прямо у ее уха. В нем не было упрека, лишь констатация факта и глубокая, невысказанная признательность.

— А я и не ждала, — она осторожно отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо, и сунула ему в руки тяжелый термос. — Я встречала. Вот, пей. Горячий, сладкий, как ты любишь. И переоденься. Все сухое в сумке.

Он взял термос, и его пальцы, в саже и мелких ссадинах, сжали его так крепко, будто это была не вещь, а спасательный круг, брошенный ему с твердой земли. Он смотрел на нее, и в его изможденном, почерневшем лице, в глазах, уставших от вида чужих страданий, появилось что-то новое — не просто любовь или благодарность, а глубочайшее, безоговорочное доверие и окончательное признание. Она стала его гаванью. Местом, куда можно вернуться после любой бури.

Она не спасла его из огня. Она дождалась его после него. И в этот миг, посреди больничного хаоса, они оба поняли — они прошли через все. Через предательство, ложь, ревность, угрозы и адские испытания его работы. И вышли из этого не просто влюбленной парой, а настоящей, несокрушимой командой. Он был ее огнем, ее страстью и ее отвагой. А она — его берегом, его тылом и его домом, о который он всегда, всегда мог разбиться и встать целым.

Они стояли в больничном коридоре, два уставших воина с разных фронтов одной войны — войны за свое счастье, и в их молчаливом, крепком объятии, в этом простом обмене взглядами, был весь ответ на вопрос, что такое