«Великая Германия». Формирование немецкой национальной идеи накануне Первой мировой войны - Константин Николаевич Цимбаев

нормализации обстановки. Слишком многое разделяло в то время Англию и Германию. Столкновение интересов в экономике и в заморских территориях порождало необходимость вооружаться вначале, по убеждению экспансионистов, для защиты, по мере усиления противостояния – для нападения. Самый сложный вопрос – о флоте – не поддавался решению. Все это приводило к военно-политической конфронтации, и ни английские, ни германские правящие круги не были заинтересованы в подлинном улучшении взаимоотношений. Следствием и одновременно источником напряженности между двумя странами была пропагандистская кампания по созданию образа «главного врага», культивированию вражды и даже ненависти к европейскому соседу. В критические моменты эта пропагандистская деятельность оказывала решающее воздействие на самих политиков. Успешность усилий Ревентлова и Рорбаха в этом направлении не подлежит сомнению. Как писал Ревентлов, британо-французская Антанта, окружение Германии и последовавшие за этим печальные события – «логичный итог бюловской политики»[226]. Очевидно, однако, что сама политика и Бюлова, и его коллег находилась в зависимости от господствующего общественного мнения, большая часть которого отвергала возможность достижения взаимопонимания с Британской империей. В паутине агрессивных антианглийских высказываний, среди которых заметная роль принадлежала Ревентлову и Рорбаху, позиция Шимана оставалась мало кем понимаемой и разделяемой.

«Русская опасность»

1

Россия… Единственный восточный сосед. Объединиться ли двум сухопутным империям, двум историческим монархиям против Запада, а с конца XIX в. – против западного империализма, который особенно охотно обличал Рорбах? Или придавать меньше значения сентиментальным воспоминаниям о братстве по оружию 100-летней давности и неуловимому чувству общности монархических народов (для тех, кто ощущал эту общность), а больше – реальной политике современности, противоречиям на Балканах, гонке вооружений, угнетению, по Рорбаху и Шиману, немецкого населения в остзейских губерниях и активности пангерманской и панславистской пропаганды?

Взгляды идеологов экспансионизма, отражая разброс мнений в обществе, расходились, здесь не было того единства, с каким они осуждали «реваншистские устремления Франции», но не было и глубоких противоречий, как в вопросе о взаимоотношениях с Англией. Несколько особняком стоял Ревентлов, в то время как суждения остальных и прежде всего выходцев из России Шимана и Рорбаха были схожи. Правда, существовала и особая позиция Хётча, который выступал против неоправданного исключения России из числа европейских христианских государств. Однако все, не исключая ни Ревентлова, ни Хётча, соглашались в главном: Россия – благодатное поле для доказательства превосходства немецкого духа, немецкой культуры, германского государственного и военного гения. В отличие от прямолинейных пангерманистов идеологи экспансионизма уклонялись от обсуждения вопроса о «завоевании жизненного пространства на Востоке», предпочитали говорить об «освобождении исконно немецких земель в Прибалтике» и о необходимости противостоять российскому варварству. Степень варварства России, равно как и ее роль в цивилизации неевропейских народов, понималась экспансионистами различно.

Однако и русское прошлое, знатоками которого были Шиман и Хётч, и настоящее Российской империи, которой все они пророчили катастрофические потрясения, и ее будущее, которое они рассматривали в контексте утверждения германского первенства в мире, – все это служило для доказательства тезиса об изначальной, метафизической агрессивности России и русских, об их враждебности немцам и немецкой культуре. Создавая свой миф о России, экспансионисты породили фантом – «русскую опасность», фантом, который стал центральным пунктом их построений и со временем вышел за пределы внешнеполитической доктрины экспансионизма. Любопытно отметить и еще одну черту сходства экспансионистов в их отношении к России: они, изощренные знатоки истории внешней политики и дипломатии, игнорировали общеизвестный факт благожелательного отношения правящих кругов России к созданию Германской империи.

Развернутая оценка наиболее раннего периода взаимоотношений двух империй – Германии и России – встречается у Ревентлова. Еще на Берлинском конгрессе фактор будущего русско-французского сближения проявился в ярко антинемецкой и антибисмарковской позиции канцлера А.М. Горчакова. Только личные связи монархов и доверие Александра II к Бисмарку помогли странам сохранить в то время хорошие отношения и даже «сотрудничать во имя мира»[227]. Однако уже вскоре в России набирают силу панслависты во главе с М.Н. Катковым и М.Д. Скобелевым, которые не раз поминаются недобрым словом и которые повинны в росте враждебных Германии настроений в России. Именно генерал Скобелев провозгласил: «Дорога в Вену ведет через Берлин», имея в виду, что если устранить Германию, то сопротивление Австрии на Балканах прекратится само собой. И это – несмотря на договор перестраховки!

Настороженное отношение России к Германии очевидно, и это признают сами русские. Цитируя слова графа Рихарда фон Пфайля, девять лет служившего в Преображенском полку, о колебаниях Александра III и России в целом между «любовью к миру и глубоким недоверием к Германии», Ревентлов подчеркивал преобладание последнего мотива. И все же Каприви, нелюбимый им канцлер, направивший политику Германии «по пути, который отдалялся от России и создавал условия для интимного сближения со злейшим врагом России, Великобританией»[228], не заслуживает у Ревентлова теплых слов. Действия Каприви неизбежно вели к сближению России с Францией, что способствовало усилению этого главного врага Германии и созданию опасной для Германии ситуации, особенно с учетом договора перестраховки, исключающего враждебные действия Австрии против России. Лишь особенности международной обстановки того времени позволяли немцам не впадать в панику. Вслед за Бисмарком Ревентлов радовался тому, что «есть одно благо для Германии, которое даже бездарность германских дипломатов не может разрушить: это англо-русское соперничество».

Действительно, и в 1880-е годы, и позднее возможная англо-русская война была «событием, которое в Европе ожидалось многими». Конечно, Ревентлов ничего не имел бы против такой войны. Он и не порицает политику Германии, которая дала России гарантии безопасности ее сухопутных границ и положения на Балтийском море. Тем более обидным и непонятным, с точки зрения Ревентлова, было поведение России, в которой при попустительстве властей нагнеталась антинемецкая истерия. Развязанная панславистами кампания дала свои плоды: холодный прием, оказанный Вильгельму II во время его поездки в Россию, и вручение российских орденов президенту и министру иностранных дел Франции были внешними признаками этого. Внутренними, более важными – конец французской изоляции в Европе, вхождение ее после периода беспомощности и униженного положения побежденной страны вновь в число великих держав, что произошло в результате русско-французского союза[229].

По-прежнему только «отличные отношения» императоров (теперь уже Вильгельма с Николаем II) позволяли поддерживать нормальные связи между державами и даже уверять друг друга, что «отношения России и Германии постоянно будут хорошими»[230]. В действительности взаимоотношения Германии и России отличались нестабильностью. Германия постоянно колебалась между Англией и Россией, и при том, что англо-русское сближение считалось «совершенно исключенным»[231], выбор был довольно сложным, но необходимым. Позиция Ревентлова, не испытывавшего никакой любви к обеим державам, склонялась более к