Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская

Казалось бы, не заметная, проходная фраза: «А не сдашь — дух вон и жилы на телефон!» Но как раз в этой проходной фразе заключена очевидная лексическая перемена. Раньше подобные начальники или командиры кричали: «Жилы вытяну и намотаю на телеграфные провода!» Телеграфные провода были в те времена как бы символом технического прогресса. А сегодня первое дело для бюрократа, естественно, телефон.

В комедии Макаенка есть и реплики, связанные с временем в том смысле, что время это особенно пристально интересовалось сатирой, комедией. О причинах такого интереса к комедиографии я уже пыталась говорить. Апогей этого интереса был заключен в известном изречении о том, что «нам Гоголи и Щедрины нужны».

Макаенок мог бы пройти мимо дискуссии о сатире, которая, казалось, не имеет прямого отношения к перидиям комедии «Извините, пожалуйста!». Однако он задает особый интерес своего времени к проблемам сатиры. И здесь видится определенная близость молодого сатирика к гоголевской традиции, к Гоголю, пытавшемуся эмоционально, активно соединить задачи гражданкой комедиографии с открытым обращением в зал, с прямой личностной, авторской интонацией. Гоголь не хотел уходить из своих комедий, он мечтал сам жить в них, как гневный смех, как резкое напоминание о высшем сатирическом суде. Не случайно городничий так озабочен тем, что его могут «вставить» в комедию. Гоголь хочет, чтобы его герои всегда помнили о близости сатиры, о том, что их могут «вставить» в комедию.

Именно этому учится Макаенок у великих русских комедиографов, этому всегдашнему стремлению не раствориться в сатирических перипетиях фабулы, сохранить личностную свою связь с заботами дня.

Интересно, например, такое замечание Мошкина: «Делать, конечно, это аккуратно, потому что теперь развелось столько разных контролеров, ревизоров и проверяльщиков, что хоть плачь. Не говорю уже про всяких корреспондентов». Мошкинские «корреспонденты» — это как раз то же самое, что и тревога городничего о том, что какой-нибудь «щелкопер» «вставит» его в комедию. Или открытый текст Калиберова, вроде даже и не подозревавшего, что именно он произносит. Собеседник Калиберова замечает, что среди разных литературных жанров его привлекает сатира. Калиберов: «Сатира? (Вспоминая.) Как же, как же, Гоголи и Щедрины нам нужны…»

Сам Калиберов вспоминает о том, что «нам нужны Гоголи и Щедрины», — это и есть особый выход комедиографа в зрительный зал, его прямые контакты с публикой.

Это калиберовское «Гоголи и Щедрины нам нужны» очень напоминает финальные слова городничего: «Чему смеетесь?» И то, и другое — прорыв через четвертую стену реалистической пьесы — к публике, в жизнь. И то, и другое — попытка разомкнуть закрытые границы художественного произведения, сделав его еще более боевым, воспитательно значимым, лирически-исповедническим, связанным с реальными современными событиями, с конкретной злобой дня.

В комедии «Извините, пожалуйста!» есть прекрасно выписанные роли. Так, например, именно о ролях думал автор, когда писал своих Мошкина, Ганну, Горошко. Это не только художественные образы, но и роли, где есть живой материал для разнообразной актерской работы.

Если бы даже Макаенок не обладал актерскими способностями, он, как театральный писатель, все равно должен был бы думать о написании ролей, а не только образов. Но, к счастью, Макаенок как раз обладает серьезными актерскими способностями. И этот личный актерский темперамент драматурга, всегда прорывающийся и на серьезных собраниях, и в частных беседах, активно помогает превращению тех или иных макаенковских образов в яркие, многокрасочные роли.

«Часто меня спрашивают,— рассказывает Макаенок,— почему я выбрал многотрудную судьбу именно театрального писателя. Во-первых, потому, что, очевидно, заложена во мне тяга не только к писательству, но и к «прекрасному и древнему искусству лицедейства». Многие мои друзья говорят, что из меня мог бы получиться актер. Не знаю, не пробовал. Но ясно, что природа моего писательского мышления, как оказалось, созвучна театру с его динамикой, крутыми столкновениями характеров» («Советская культура», 4 апреля 1978 г.).

Об актерских способностях Макаенка нередко вспоминают и его товарищи, особенно те, кто знал его еще в молодые дни появления первой комедии. Кто-то привез Андрею Макаенку из заграничной поездки, тогда еще являвшейся чрезвычайным событием, полумаску с дивным носом и прорезями для глаз. Макаенок надевал эту маску, искусно пряча тесемки под волосами, и являлся в редакции, в художественные советы театра, на заседания различных министерств. Пользуясь разными акцентами, он то в «образе» заезшего грузина, то армянина, то венгра разговаривал с должностными лицами. Так, например, Макаенок появился в белорусском издательстве и долго мистифицировал главного редактора, выдавая себя за известного грузинского писателя. Со знанием дела он упрекал издательство за то, что мало переводят грузинскую литературу. Испуганный редактор оправдывался перед Макаенком, принимая его за грузинского литератора, говорил, что, мол, и грузины мало издают белорусов, мало их переводят. И когда обстановка накалялась, Макаенок снимал маску, к вящему удовольствию всех присутствующих [3].

Комедиограф повсюду видит театр, он как бы постоянно сам перевоплощается, что-то играет им самим задуманное и придуманное. Есть у этого человека особое художественное чутье, его доклады, даже самые серьезные, всегда своеобразные произведения искусства. И когда он не пишет пьес, то вырезает по дереву прекрасные маленькие фигурки. Даже и хобби его — в сфере искусства.

В комедии «Извините, пожалуйста!», быть может, еще не осознанно для автора уже был намечен, собран весь его театр, маски этого театра. Бывают разные писательские манеры. У одних каждая следующая пьеса полная противоположность другой — и тематически, и стилево, и жанрово, и по характеру персонажей, и по среде, в которой они обитают. Такие драматурги дают себе полный простор: мелодрама — и вдруг комедия, остропсихологическая драма — и затем водевиль, лирическая притча — и внезапно холодно-графическая пьеса, задача, где надо найти свой ответ. И люди самые разные приходят в такие пьесы, всех даже и не перечислишь, это как бы целый город — население иных наших пьес.

Не то у Макаенка, как бы ни назывались его пьесы, это все равно сатирические комедии, какие бы имена ни носили его герои, это уже сложившиеся «макаенковские» маски.

В комедии «Извините, пожалуйста!» они наметились. Здесь уже появился маленький, тщедушный человечек, хитроватый крестьянин, робкий, тихий, а если прижмет, к то и на подвиг способный. В комедии «Извините, пожалуйста!» это председатель колхоза Горошко, в пьесе «Левониха на орбите» это колхозник Левон, в трагикомедии «Трибунал» — пастух Колобок, в комедии «Таблетку под язык» — сторож при колхозном правлении, дед Цыбулька, в трагикомедии «Святая простота» — старик колхозник, превращающийся во сне в Президента одной из капиталистических стран.

Появилась в первой комедии Макаенка, как я уже