Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская

Аргусы. Орбита была одна и та же, она начиналась около земли, она вела в космос, но подымались по ней самые разные люди, мечты, планы, надежды. Слово «орбита» прозвучало в одну и ту же минуту и как героическое, и как комическое, и в этом была сама жизнь, в этом заключалась истинная работа жизни как великого драматурга, не знающего однотипных красок, однотипных мелодий, знающего резкие и плодотворные контрасты.

Я уже говорила о том, как космически прозвучало само это название макаенковской пьесы, как-то оказалось оно очень в духе дня, у всех на устах было оно, это слово «орбита», а ведь комедия вышла из-под пера Макаенка намного раньше, чем взлетел в космос первый человек на земле. Макаенок сумел почувствовать сгущающееся в воздухе времени слово «орбита», он как бы предвосхитил само это понятие и вывел своих героем уже не на прямую или окольную дорогу, но на прямую или окольную орбиту.

И это «орбитальное» настроение комедии Макаенка придало ей особый современный аромат, особое современное звучание, она как бы тоже встала в ряд космических полетов и побед, эта пьеса.

А пьеса эта и действительно была победой, победной.

Она была победой Макаенка уже потому, что знаменовала собой незавершенность авторских размышлений над жизнью, незаконченность авторских наблюдение над современной действительностью. Было бы очень печально и для театра, и для литературы, и для публики, если бы сатирическое дарование Макаенка исчерпалось первой комедией, если бы круг его житейских познаний оказался замкнутым первыми корреспондентскими встречами, зарисовками, знакомствами.

В комедии «Левониха на орбите» конфликтная коллизия получила еще одно новое, дополнительное даже по отношению к комедии «Извините, пожалуйста!» измерение. Конфликт общественный, конфликт личный приобрел здесь некий особый поворот, сформировался в особый, если можно так сказать, макаенковский конфликтный строй, конфликтный лад в сатирическом разладе обличаемого бытия.

На первом плане пьесы — осмеяние колхозника Левона, желающего быть единоличником на колхозной земле, частником в коллективе, собственником среди свободных граждан. На первый взгляд речь идет о тяжких недостатках именно в этом характере, характере, намертво, накрепко привязанном к собственности, к маленьким собственным заботам, к коровам и огородам, к личным участкам и личным курам, когда и света нет дальше своего сарая, своего сеновала. При первом чтении представляется, будто бы именно против «рогатого бастиона», как называются в этой пьесе единоличные коровы, и выступает автор, стремящийся освободить своих героев от груза старых пережитков, а заодно и от единоличных коров, мешающих видеть дальше своего маленького, огороженного от мира дворика.

Но это только на первый взгляд. Если бы коллизия этой пьесы действительно строилась на столкновении жадного Левона с бескорыстной Лушкой, на конфликте свободных колхозников с опутанным старыми взглядами Левоном, содержание комедии было бы давным-давно исчерпано. Да потом наступали и другие времена, когда двигалось вперед, набирало новые силы, стремительно развивалось советское сельское хозяйство, и уже никого не пугала зажиточность колхозника, имевшего у себя на дворе корову, работавшего в свое удовольствие и на своем приусадебном участке. Расцвет коллективной собственности обеспечивал неприкосновенность, укреплял личную собственность. Что же стало бы с пьесой Макаенка в свете новых решений по вопросам сельского хозяйства, когда уже вовсе не смешной выглядела фигура колхозника, имевшего свою корову и от этого вовсе не хуже управлявшегося в колхозном коровнике? Что бы сталось с комедией Макаенка, если бы конфликтная ее ситуация несла в себе одно только это столкновение — между Левоном, «влюбленным» в личную корову, и Лушкой, «влюбленной» в общественное хозяйство? Вероятно, комедия эта давно бы исчезла, растворилась в небытии, осталась бы на старых, изъеденных пылью библиотечных полках, прочно ушла из сознания современников, как ушли десятки и сотни комедий и трагедий, где весь конфликт сосредоточивался на том, где и как будет стоять корова, где и как будут нестись куры, где и как будут расти яблони.

Но комедия Макаенка не растворилась в небытии, не ушла из памяти современников, а, напротив, стала золотым фондом советской комедиографии, выдержала рекордное количество спектаклей, прошла с колоссальным успехом почти по всем театрам нашей страны, много раз снова и снова возвращалась на сцену в разные и разные годы, издавалась и переиздавалась, переводилась и снова переводилась на многие и многие языки братским республик. Почему же?

Да потому, что Левон и его корова — это не просто Левон и его корова, корова здесь, в пьесе Макаенка, лишь метафора, лишь образ, овеществленное представление Левона о мире, о мечте, о смысле жизни. И очень правильно, кажется мне, построены те сцены фильма «Рогатый бастион», сделанного по пьесе «Левониха на орбите», где корова эта, предмет особой любви Левона, сделана в виде мультипликации. Некая мультипликационная корова с огромными, глупо расставленными в разные стороны рогами мечется по экрану, как бы отделяя, «отбивая» серьезные эпизоды комедии. Корова здесь несерьезна, она шутка, она «мультяшка», она детская придумка, игрушка, забава, с которой носится взрослое дитя, чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало. А когда мультипликационная бело-розовая корова исчезает, на экран выступают реальные серьезные-смешные люди из макаенковской комедии, которых заботит, мучает, заставляет страдать нечто гораздо более важное, существенное, чем толстая собственная корова.

История Левона и его коровы составляет только сюжетную канву в этой комедии, канву, по которой расшиты новые узоры жизни, новые узоры авторской фантазии, новые узоры социального конфликта.

О чем же думают, что волнует героев этой комедии, если не столкновения Левона и других колхозников, считающих, что он совсем одурел из-за единоличных своих предрассудков?

Уже первые страницы комедии заставляют нас ощутить дыхание времени, ощутить этот особый «космический» воздух, повеявший в сатирической комедии. Левон рассказывает своей Левонихе чудной приснившийся ему сон: «Выскочил я во двор… а ночь светлая, месячная. Задрал я голову и ахнул. На небе месячик — вот такой огромный серп. А на нем ты сидишь…» Лушка Левониха сидит на месячном серпе на самом небе и смеется, а Левон смотрит на нее, задрав голову. Лушка забралась на самую что ни на есть орбиту. Так, «космическим» эпизодом, начинается сатирическая комедия. Но, верный законам комического, Макаенок не растворяется в лиризме, не поддается сентиментальности. Для того чтобы увидеть чудной этот «космический» сон — Лушку на орбите,— Левон должен был сначала услыхать, что «корова мычит…». Мычание коровы повело встревоженного Левона ночью во двор, где он и услыхал звонкий Лушкин смех в самой глубине неба. На Земле мычит корова, а в небе смеется Лушка. Две точки притяжения Левона, две его любви — собственная корова и собственная жена,— но