Комедия на орбите - Инна Люциановна Вишневская

говорила,— и огромной мощи женщина, громкоголосая великанша, железного характера баба, держащая в страхе всех мужиков, и, главное, своего замухрышку мужа. В пьесе «Извините, пожалуйста!» это колхозница Ганна Чихнюк, родные ее сестры по духу — Левониха, вышедшая прямо на орбиту государственной деятельности, пока мужичонка ее копался в собственном огороде, жена Колобка — Полина из «Трибунала», от одного взгляда которой дрожат не только домашние, но и сами гитлеровцы, захватившие село.

Уже в пьесе-дебюте возник и силуэт мальчика, почти ребенка, высказывающего взрослым немало горькой правды, и не поймешь — то ли по детской наивности столь он храбр, то ли особенно мудр он той светлой мудростью, которая посещает младенцев и старцев, глаголющих истину. В комедии «Извините, пожалуйста!» это сын Горошко — маленький Ленька, подкусывающий метким словечком всех нерадивых, в комедии «Затюканный апостол» ребенок этот стал героем пьесы, ее идейным и художественным центром, ее Апостолом. В «Трибунале» это подросток Володька, сын Колобка, чей характер дает трагический настрой сатирическому произведению.

Кстати, именно этот характер мальчика, подростка, появившийся в первой же пьесе Макаенка, вызвал недоумение рецензентов. «Неопытностью порожден и введенный для оживления действия ребенок, пародирующий взрослых или комментирующий их слова и поступки» [4].

Как плохо было бы, если бы Макаенок прислушался к этому упреку и расстался с характером Леньки, ставшим затем Апостолом в последующих его «странных», гротесковых комедиях. Не для оживления действия был введен образ ребенка, так создавался театр Макаенка, ему нужна была и эта важная в его художественной структуре маска.

Есть и другие «маски», определенные типажи в театре Макаенка — назойливые заготовители, милые библиотекарши, хитрые журналисты, районные бюрократы, сладкие подхалимы, прилипчивые деды, дотошные соседки, завистливые подружки, крепкие механизаторы. Сужает ли подобная типажная устойчивость кругозор драматурга?

Думается, что нет, так как маски эти взяты из самой действительности, из старинных фольклорных мотивов. Близость Макаенка к белорусскому фольклору, к наивным побасенкам, смешным сценкам, где забитый мужик пляшет под дудку грозной бабы, а ворчливый дед оказывается носителем народной мудрости, близость Макаенка к сатирической фольклорной традиции очевидна. Но фольклорные типы обретают в его комедиях живые приметы дня, отшлифованные в бесчисленных сказках характеры наполняются новым, современным содержанием. Театр масок становится у Макаенка театром жизни, в глубинах которого просвечивает вековая традиция, особая, устойчивая неизменяемость типажности при абсолютной изменяемости человеческих судеб, поступков, интересов и столкновений.

***

Сломаем в этом месте стройно развивающуюся хронологию. Хронология, в конце концов, еще не решает психологию творчества, расставляя все по полочкам, она в то же время далеко не все объясняет в писательском деле. И не всегда правильно рассматривать движение художнической судьбы лишь по хронологической канве, понимая мелькающие годы как мелькающие вехи славы. Не обязательно движение лет тождественно движению прогресса в той или иной конкретной писательской судьбе.

И поэтому попробуем сломать хронологию, чтобы поставить рядом две «вершинные» пьесы раннего Макаенка, две лучшие его пьесы 50 — 60-х годов — комедию «Извините, пожалуйста!» и комедию «Левониха на орбите». Между этими двумя пьесами были и другие, по мы сейчас отодвинем их в сторону для того, чтобы разглядеть истинные успехи, истинные открытия писателя.

Когда появилась комедия «Левониха на орбите»,— а это было в 1960 году,— Макаенка уже хорошо знали. Все помнили и его Калиберова, и его Горошко, и его Ганну Чихнюк, уже привыкли к тому, что в сатирическом цехе есть крепкий молодой драматург, что от него можно ждать новых произведений. Но шли годы, пьесы, разделявшие «Извините, пожалуйста!» и «Левониху на орбите», не составили заметной страницы в репертуаре театров, и постепенно стало представляться, будто бы лучшие дни Макаенка уже позади, будто бы и трудно ему подняться на гребень первых успехов, будто бы и все он сказал о жизни, что знал, что наблюдал, что мог и хотел сказать.

И вдруг… «Левониха на орбите». Пьеса эта прозвучала ослепительно громко, быть может, еще громче, нежели «Извините, пожалуйста!». Когда появилась первая комедия Макаенка, рядом с ней, как уже говорилось, было много и других комедий. И хотя пьеса эта активно выделялась на их фоне, все же комедия как жанр была на авансцене тогдашнего театра. «Левониха на орбите» появилась, когда разгар комедийного буйства уже стал утихать, когда возникли другие мотивы, когда серьезная психологическая драма начала отвоевывать все более и более обширные плацдармы у театральных пристрастий и зрительского внимания.

Нет, оказывается, не все сказал Макаенок о жизни, не все свои наблюдения собрал в одной только первой комедии, как это нередко бывает. И очень даже нередко. Многие и многие прошли передо мною судьбы тех, кто хорошо, броско, смело начинал, кто поражал знанием жизни, ясностью цели, а затем замолкал навсегда или пробавлялся какими-то вымученно-выдуманными, жалкими историйками, так не похожими на первые боевые их выступления. В первой пьесе высказывалось все, сюда приносился интересный, но, как выяснилось потом, неглубокий жизненный опыт, здесь, по существу, начинался, но здесь и заканчивался писатель. Круг волнений, обличений, восторгов, мыслей бывал исчерпан первыми волнениями, первыми восторгами и первыми мыслями, вторых и третьих не было.

Но это замечание в сторону. Вернемся к нашему Макаенку и его «Левонихе на орбите».

Был, казалось бы, обычный день, каких много.

В этот обычный день, каких много, я ехала в город Ногинск смотреть спектакль «Левониха на орбите», куда пригласил меня Андрей Макаенок, при всей своей известности все-таки еще не избалованный столичными или околостоличными премьерами. Итак, я ехала в Ногинск. На вокзале громко звучало радио. Шумел какой-то бодрый, поднимающий силы, внушающий предощущение чего-то праздничного марш. И вдруг раздался чеканный голос диктора. Все подняли головы, на секунду замерли только что бежавшие, только что спешившие, чемоданы были поставлены на землю, глаза обратились к репродуктору. А чеканный голос тем временем сообщил миру, что в космос поднялся первый человек на планете, что первый человек на планете взлетел на орбиту. Слово «орбита» прозвучало для меня в ту самую минуту, когда я собиралась смотреть спектакль «Левониха на орбите».

Так часто бывает в жизни — героическое встает рядом со смешным, трагическое живет вместе с комедией, пафосное звучит согласно с буффонным. И тогда я еще успела подумать: как странно — на орбиту вышел уже ставший в это же мгновение легендарным Гагарин, на глазах людей творилась героическая эпопея, а где-то в Ногинске игралась премьера «Левонихи на орбите», веселой комедии, обличающей недостатки. Орбита была одна, орбита, по которой двигались герои и негерои, легендарные личности и маленькие людишки, бескорыстие натуры и корыстолюбивые эгоисты, пламенный Прометей и жалкие