Мои друзья медведи - Валентин Сергеевич Пажетнов

в лесу. По треску ломаемых сучьев можно было определить, что они, напуганные запахом медведя, удирают без остановки! Потом все стихло. В напряженной, натянутой, как струна, тишине неожиданно громко, три раза подряд «фукнул» медведь. Из леса несколько раз ответили медвежата – «чфуш, чфуш». После этого наступила долгая, глухая тишина. Я долго сидел, не шевелился, чтобы не производить шума, до звона в ушах прислушивался, надеясь выловить в слабых лесных шорохах звуки, которые могли принадлежать медведю. Ночь быстро накрывала потемневший, уже непроглядный лес. Только на поле еще можно было различить отдельно разросшийся на огрехе густой куст осота: он чернел пятаком среди более светлого овса. В это время, совершенно беззвучно, из темной черты леса на поле выдвинулось темное пятно. Поплыло по овсу, задержалось на месте и…пропало. Я знал, это вышел кормиться овсом медведь, прошел на свое место – кормовую точку – и лег. Вскоре непроглядная темень заполнила до краев все пространство вокруг. Я вытянул перед собой руку, но уже не смог различить на ней своих пальцев. Пора уходить. И тут я услышал приближающийся, ритмичный шорох. К сиже, на которой я сидел, шел медведь. Присутствие рядом такого зверя, как медведь, всегда вызывало у меня чувство волнения вперемешку с острым любопытством: «Что сейчас произойдет?» Ничего не произошло. Медведь подошел под самую сижу, постоял, понюхал и спокойно ушел в лес. Еще два часа я сидел, притаившись, но ничего больше не услышал.

Фонаря у меня с собой не было. Не знаю сейчас, зачем мне это понадобилось, но я решил поискать дерево, на которое взобрались медвежата, позвать их и увести с собой в «Токовье». Сориентировавшись, я пошел в направлении предполагаемого расположения медвежат и стал подавать негромкий сигнал. Мне показалось, что метрах в пятнадцати справа от меня фыркнул медвежонок. Прошел в ту сторону и снова почмокал. Тишина. Сделал круг и совсем потерял представление о расположении поля, дороги, хутора. Небо было беззвездным, вокруг стояла первозданная тишина, заполненная густой, черной ночью. Ножом, на ощупь, сделан несколько затесок на деревьях и, вытянув вперед руки, медленно двинулся в направлении предполагаемого поля. Я постоянно натыкался на какие-то корявые, колючие кусты, проваливался в ямки между корнями. Выбравшись из них, попадал на высокие кочки, которых никогда здесь не видел, упирался в толстые, в два обхвата, деревья, которые, по моим представлениям, тут не росли. От напряжения мне все время чудился какой-то звук – не то лай собаки, не то дале-екое лязгание по железу. По опыту работы в лесу я знал, что чувство это обманчиво, но останавливался и внимательно прислушивался. Я несколько раз, спокойно, расчетливо пытался представить весь путь, который проделал за это короткое время, вычислял, где должно было, по моим расчетам, находиться поле, и медленно, закрыв глаза, чтобы не поранить их в темноте, двигался в том направлении. Мне показалось, что я выбирался из леса целую вечность. Наконец, руки «провалились» в пустоту – не было впереди «решетки» из прутьев! Я открыл глаза. Впереди едва просматривался какой-то неясный, чернильно-матовый просвет. Я вышел прямо к своей сиже. Присел на лежавшую здесь, давно знакомую валежину. Снял с поцарапанного лица липкую паутину, вытащил из рукавов, из-за шиворота сучки, палки, колючую хвою. К дому пришел в половине второго ночи. Крепко отчитал себя за неосмотрительность – даже спичек не положил в карман – и завалился спать.

Утро следующего дня я встречал на знакомом месте. Нашел свои затески, проследил свой путь к полю – а он составил не более 120 метров – и горько усмехнулся, разглядывая единственный густой куст лещины, который здесь рос, в центре которого была проломлена дыра – следствие моей вчерашней «строгой ориентации». На звуковой сигнал сразу откликнулись и пришли медвежата. Мы отправились на утреннюю кормежку. Видно было, что мишки проголодались. Вечером они так и не смогли поесть, ночь провели в кроне густой елки и теперь, едва добравшись до поля, сели и начали с хрустом обрывать мягкие зерна. Были они все время настороже, и время от времени то Катя, то Яшка становились на задние лапы, переставали жевать и внимательно прислушивались. Если один мишка становился в стойку и слушал, другой делал то же самое. На меня они мало обращали внимания, но стоило мне уйти в лес, как тут же оставляли кормежку и шли ко мне. По всему было видно, что вчерашний гость их изрядно напугал.

Медвежата кормились целый час. Я пошел вокруг поля по медвежьим и кабаньим тропам, чтобы посмотреть, кто ходит на овес. Малыши последовали за мной. Вначале они держались рядом, но потом осмелели, стали убегать вперед и даже забегали в лес так далеко, что я их не видел и не слышал по четверти часа. На пути нам встретилась сломанная и вытащенная на край поля сеялка. Она была выкрашена оранжевой краской и выделялась на зеленом фоне леса ярким пятном. Медвежата увидели ее, когда до сеялки оставалось метров семьдесят. Катя, а за ней и Яшка сразу же поднялись на задние лапы и тревожно задышали, вытягивая трубочкой губы. С большими предосторожностями, с остановками они подошли к сеялке, обошли вокруг, понюхали ее и отошли. Новый, незнакомый предмет вызвал у них повышенный интерес, но был совершенно бесполезным. Сразу за сеялкой, в углу поля, мы наткнулись на кормовую площадку медведя. Эта площадка, размером около ста квадратных метров, была сплошь устлана сваленными медведем стеблями овса. Кое-где на ней торчали закрученные в пучок тонкие снопики с отдельными желтыми капельками сиротливо качающихся зерен. Я наугад поднял пучок соломы – зерна было немного. Медведя здесь никто не беспокоил, и он ел «чисто». Тут же встретились свежие экскременты зверя. Почти полностью они состояли из непереваренных зерен овса.

На чужом месте Катя и Яшка держали себя напряженно, скованно. К экскрементам они не подошли, лишь с расстояния в полметра понюхали их, вытягивая морды. Еще несколько раз они становились на задние лапы, прислушивались. От кормовой площадки тянулись две широко натоптанные тропы. Мы пошли по ним. Медвежата шли впереди. Вот они остановились. Здесь тропки сходились вместе, но потом опять расходились, перекрещивались с другими тропами, становились все менее заметными и постепенно терялись в лесу – к полю медведь подходил разными путями, а у самого поля пользовался одной тропой. По некоторым тропам, которыми медведи ходят на овсяное поле, можно идти не один километр. Здешний «хозяин» либо жил рядом, либо имел другой путь подхода к полю – по известным приметам я определил,