Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

в какой части головного мозга… Ноги сами понесли Раскольникова по следам того, кто “и кровь отворяют” (нам-то вывеску ту не забыть, но затерялась фамилия…). По следам пошел и вдруг передумал. Что-то “помнило” в Раскольникове о печальном опыте бесфамильного Ивана Яковлевича. Разве не так?

То же рассуждение применимо к Достоевскому. Тут автор и персонаж взаимозаменяемы.

Мне кажется, я Вас немного развлек, а то уж Вы совсем расстроились из-за своего пособничества. Ну да, у Достоевского так получается: читатель – пособник Раскольникова, и ничего не попишешь; только зачем же расстраиваться? Хотел Вам показать другую возможность. Случай похож и переживания сходны, но что Вам до того, что этот цирюльник нос кому-то отрезал и теперь намерен избежать наказания? Хоть десять раз перечитайте “Нос”, хоть пятьдесят (как я), соучастником Ивана Яковлевича себя не почувствуете. С Раскольниковым иначе, не так ли?.. Трудно, я понимаю. Вы человек совестливый, впечатлительный. Хотя и жестокий в иных проявлениях, несправедливый во многом (смело Вам говорю). Слушайте! Подобное подобным не пробовали вытеснять? Как-то у вас называется это… А Вы попробуйте. Читайте, мадам, читайте и перечитывайте повесть “Нос”, это Вам моя терапия…

Знаю, что не будете. Ну и пеняйте тогда на себя.

Я не виноват. Это Вы виноваты.

Главу назвать можно

ПРЕДШЕСТВЕННИК

[25]

Не ожидал от Вас такой впечатлительности.

Задело, задело!.. Вовсе не в моих намерениях выводить Вас из душевного равновесия, но, позвольте справедливости ради заметить, ход самооправданий Ваших никакой критики не выдерживает. Аргументы изобретать изволите. Совесть, видите ли, Ваша чиста и себя упрекнуть Вам не в чем, потому и никакой не пособник Вы, не соучастник страшного преступления. Это Вы так, Евгения Львовна, к совести своей прислушались выгодно. Ну право, нашли арбитра!.. Так ведь и Раскольников не со зла убивал, а “по совести”, мы ж говорили об этом; как раз “по совести”!.. Уж от ее-то угрызений он мучений не знал. Другое мучило. Нераскаянный, он себя в том упрекал, что высоким критериям собственной теории не сумел соответствовать, потому и прав не имел черту переступать, как показал опыт. А совесть у него, повторюсь, чиста была. Как у Вас. Если так рассуждать, это Вы, это Вы – нераскаянный соучастник!

Совесть у нее молчит!.. Нашла за что зацепиться!..

А почему Вы решили, что молчание совести непременно должно Вас – в ком совесть молчит – оправдывать?

Да и не молчит она… Молчала бы – и разговора не было бы. А Вам поговорить хочется. И меня послушать.

Я бы еще понимал, когда бы у Вас там внутри (сказать “в душе ”?.. да пойди разберись в вашей терминологии!..), говорю, когда бы там внутри действительно всё атрофировалось… Только Вы ж не совсем уж такая… Посмотрите-ка… других-то как осуждаете!..

Может, это я Ваша совесть – как Вы на это посмотрите?

Но я про Лужина, про Петра Петровича. Конкретно. Вспомнили?

Как Вас лужинские мерзости возмущали! Какое вызывали они справедливое негодование!.. Помню, Вы аж в лице менялись, когда в кабинете у Вас, где растет мирт, я о Лужине Вам сказать что-то пытался… Так на меня Вы глядели, будто корень лужинской мерзости скрыт во мне, – я тогда подумал еще: ведь знает прекрасно, кто и что перед ней, видит же, что я “Преступление и наказание”!.. Только да, я с Вами согласен: он редчайший говнюк. Кто же спорит об этом? Невозможно представить субъекта, которому бы Лужин симпатизировал. Всеобщее омерзение он вызывает. И в романе, и снаружи романа. У меня самого всё бурчит в животе, стоит Лужина вспомнить … Вы снаружи романа, я уверен, читали когда, аплодисментами гордой Дуне воздали, лишь на дверь ему показала… А как Вам самой не терпелось наперед Лебезятникова разоблачить Лужина, когда этот мерзавец бедную Соню в воровстве при всех обвинял, сам же в карман ей сторублевку подсунув!.. А потом, когда разоблаченного гада всей толпой с поминок гнали, Вы, поди, тоже мысленно чем-нибудь бросить хотели в него, подобно тому назюзюкавшемуся чиновнику, который в романной реальности в него запустил стаканом!.. И он того заслужил. Хотя, справедливости ради, никого не убивал топором. Но заслужил. Бесспорно. Мы с Достоевским всецело на Вашей стороне, Евгения Львовна. В отношении Лужина…

А в отношении Раскольникова… ну ведь правда… ничего не закипает в душе Вашей похожего…

А почему? То-то и оно. По кочану, Евгения Львовна.

Лужин хотя и не убивал никого, но бессовестный. Его осудить хочется.

А Раскольникова – нет, Вам осуждать его что-то не хочется.

Представьте, судили бы Лужина за клевету, за подлог, за ложный донос, ну или как там оно называется, вот бы наслушался про себя Петр Петрович, мерзавец.

Раскольникова, убийцу, в Эпилоге судят – и говорят о нем только хорошее.

И у Вас на душе как-то лучше становится: он по минимуму получил, да и Вас не коснулось – вроде бы сообщница, а всё без участия Вашего обошлось. Спасибо автору.

Лужин – это экран. Вот что Вам скажу. Это важно. Он экранирует Раскольникова. От окаянства. Конкретнее мне трудно выразиться. От гнусности окаянства объективной вины. Берет на себя всю неприглядную дрянь окаянства, позволяя Раскольникову оставаться нравственно чистым.

А иначе бы не получилось то, что получилось у Достоевского.

Заметьте, бессовестность Лужина проблематична. Он гиперблагонамерен. Уродливая, гипертрофированная благонамеренность толкает его на подлость. Тогда как Раскольников исправлял мировую погрешность в лице вредной никчемной старухи, Лужин исправляет мировую погрешность в лице Раскольникова. Первый – через убийство, второй – через подлог с клеветой; Соня для Лужина лишь инструмент.

Сони для Лужина нет. По убеждению Петра Петровича, ее падение абсолютно, и в столь безусловный порок, что уже не имеет значения, действительно ли она воровка или только ее таковой можно прилюдно представить. Номер с подлогом и есть представление. Петру Петровичу полицейские меры не столь интересны, расчет у него на публичный эффект.

Не получилось.

(У Лужина – не получилось; у Достоевского еще как получилось!..)

Инициативы Лужина неудачны фатально. Кажется, в свою обреченность он не способен поверить. Потому что не знает, что тоже ведомый, только ведомость его не обозначается автором явно, как ведомость Раскольникова. Ему бы после разрыва с Дуней взять по-хорошему и исчезнуть с этих страниц, а он вон какой! Задумал Соню опозорить, чтобы опозорить Раскольникова, – приготовил ловушку, не зная, что ловушка здесь исключительно для него уготовлена всевластным, но затаившимся автором. Вот и попал.

Разоблачительная речь Раскольникова прекрасна.

Вы не просто ей мысленно рукоплескали, но