Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

Полагаю, для Вас не будет сюрпризом, если я признаюсь Вам, что по итогу очного знакомства с Вами я второй день пребываю в шоке.

Я впервые по-настоящему ощутил себя в сумасшедшем доме.

Возможно, Вы бы хотели продолжить наш разговор в том же русле, но, с Вашего позволения, предпочитаю эту тему сейчас закрыть.

Мне есть чем заняться.

Правда, рабочее настроение, похоже, утрачено.

Ненадолго, надеюсь.

Буду тезисно, без лишних слов.

Хотя действительно словоохотливость, бывает, находит. Можно долго об этом качестве. Но не сейчас. Не хочется забывать, что я пишу всего лишь заявку на книгу. В заявляемой книге будет глава… короче, будет глава. О принуждении к крайностям персонажей.

Сосредоточимся на теме. Итак.

Довести до крайности. Это своего рода метод. Вернее, его первая часть.

Раскольников склонен к фантазиям, теориям, обобщениям? Прекрасно. Пусть возьмет топор и докажет идею экспериментом.

Соня. Если жертвовать собой ради семьи, то сразу телом.

Мармеладов. Если пьяница, то запойный, и чтобы всю семью обобрал. Да еще потом исповедовался всем подряд с редким артистическим даром.

Лужин – патентованный мерзавец. А уж если мерзавец, тогда во всем. Это же сразу понятно – хотя бы по манере его говорить; странно, что Дуня имела силы терпеть этот голос.

Дуня тоже хороша. На встречу со Свидригайловым идет с заряженным револьвером (у него же украденным). Промахнулась, однако, – только задела висок. А если б попала? Была бы семейка убийц. Бедная мать!

Алена Ивановна. Уж если процентщица, приговоренная к топору, то такая, чтобы ее никому не было жалко (с ее-то “крысиной косичкой”).

Лизавета – тоже материал штучный. “Чуть не идиотка тридцати пяти лет”, “юродивая”, “поминутно беременна”.

Свидригайлов. Если “в Америку”, то с концами.

Иными словами, герои Достоевского – со сдвигом.

Говорят про человека: со сдвигом. Ну вот они все со сдвигом – в крайность.

Оказались бы Вы в мире героев романа, я бы Вам сказал, Кира Степановна или кто Вы на самом деле: будьте настороже. Здесь может произойти все что угодно и всюду опасность. За промежуток времени немногим более двух недель пять человек на наших глазах покидают сей мир, плюс Марфа Петровна, шестая, но только “за кадром”, плюс попытка утопиться, свидетелем которой оказался Раскольников, плюс Дуня стреляет в Свидригайлова.

На некоторых участках повествования сходные, но не связанные друг с другом события спрессовываются до чрезвычайной плотности: только что видел, как Афросиньюшка с моста кидается, часу не прошло, а уже Мармеладов под колеса попал, – да и этот час промежуточный (или меньше того) не из легких: со двора тебя самого взашей вытолкнули (и не просто со двора, а с места твоего преступления).

Вторая часть метода: теперь эти крайности надо замаскировать, чтобы не бросались в глаза читателю, чтобы оставляли ощущение достоверности.

То же с совпадениями. Берутся невероятные, но с помощью изощренной системы мотивировок вероятность повышается до вполне возможного.

На достоверность мотивов работают зоны неопределенности, как созданные автором преднамеренно, так и самовозникаемые.

Достоевский повязывает героев тайными нитями отношений.

Примеров много.

Потом как-нибудь.

Черт! Похоже, я выбит из седла.

А Ваш метод – он в чем? В том, что мне вчера показали?

Название для главы быть могло бы такое:

ЛИНИИ ПЕРЕГИБА

[29]

Милостивая государыня Кира Степановна, раз Вы действительно по документам Кира Степановна (что не вижу пользы для себя обсуждать)!

Вас, как мне показалось по ряду признаков, расстроила моя реакция на так называемое наше знакомство.

Вы моей реакцией удивлены.

И даже немного задеты – не хочу фантазировать, но это же Ваш был вопрос: “Я вам не понравилась, да?”

Нет. Дело абсолютно не в этом.

С оторопью (верное слово), с оторопью замечаю, что моя Вам реакция показалась неадекватной; “с оторопью” я сказал, потому что более адекватным я себя просто не помню. Нет, это меня пугает Ваша реакция.

Вы делаете вид, что не понимаете что-то. Что-то во мне, тогда как спектакль не мною, а Вами затеян. Сегодня Вы попросили меня объяснить Вам, что же странного я увидел в нашем знакомстве. Вы что, правда не замечаете ничего странного?

Допустим, не замечаете. Что ж, сегодня у Вас в кабинете, где растет мирт, я счел правильным уклониться от объяснений. (Тогда Вы стали спрашивать о Достоевском; я отвечал неохотно.) Но сейчас во избежание недоразумений, совершенно невыгодных для меня в моем положении, я хочу Вам помочь увидеть ситуацию моими глазами.

Итак.

Четыре дня назад мне стало известно (только не спрашивайте откуда), что Евгении Львовны больше не будет, а вместо нее начнет заниматься мною Кира Степановна, кандидат наук и все такое, отличные рекомендации, интересуется литературой. Я сглупил. Надо было дождаться очной встречи, а я на радостях, несколько в возбужденном состоянии, опережая события, поторопился написать заявку на очередную главу книги о Достоевском в виде письма к Вам, Кира Степановна, если Вы Кира Степановна. В письме я себе разрешил войти в оценку методики Евгении Львовны, о чем скоро пожалел, но было поздно. Опустил письмо, как у нас заведено, в мой почтовый ящик, установленный персонально для меня в коридоре на тумбочке. Собственно, я рассказываю Вам, что Вам и так известно, – письмо Вы читали, равно как и все остальные выпуски моей заявки на книгу.

На другой день, после обеда, меня вызывают в знакомый мне кабинет (где растет мирт). Слыша, как сердце стучит, дверь открываю. И кого я там вижу? Я вижу Евгению Львовну. Она делает вид, что видимся мы впервые, сдержанно приветствует меня и представляется Кирой Степановной. Я верно рассказываю, не так ли?

Далее Вы говорите, что Евгения Львовна Ваша сестра, вы близняшки, вы обе выбрали одну профессию, работаете по одной теме, в одной лечебной структуре и что я как никто другой должен Вас понимать в сложившемся положении, потому что у меня у самого брат-близнец, регулярно меня посещающий. Можете ли Вы представить кого-нибудь, кто бы на моем месте не выглядел потрясенным? У меня хватило сил Вам возразить, я сказал, что розыгрыш слишком очевиден, цель его мне пока неясна, этот спектакль – пародия на мою ситуацию с братом, это немыслимо, невозможно, не бывает таких совпадений, – Вы, сказал я, всё та же Евгения Львовна, и наверное, хотите меня испытать, но я всё уже понял. Тогда Вы