Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

показали мне пропуск в наше богохранимое учреждение – там было действительно: Кира Степановна. Фокус, однако, может быть в том, что Евгения Львовна пропуск мне никогда не показывала, – почем мне знать, кем была Евгения Львовна на самом деле; почему ж не Кирой Степановной, изображающей Евгению Львовну? Нет, правда, рассказываю, преодолевая неловкость (чувствуя себя идиотом…)… Неужели надо объяснять это: гораздо легче поверить, что Вы одна женщина, изображающая двоих, чем в то, что вас действительно двое?..

Я спросил, почему больше не будет Евгении Львовны. Кира Степановна ответила: всё из-за вас. Из-за меня!.. Только я, видите ли, не должен себя упрекать; ее сестра в последние дни, видите ли, была глубоко расстроена, она тяжело переживала свое соучастие в преступлении Раскольникова, доказанное мною. Я спросил (саркастически), не пошла ли она с повинной, раз дело такое. Ответа мне не было.

Тогда я обратил Ваше внимание на то, что у Вас, близняшек, разные отчества. На это Вы мне стали втюхивать о Диоскурах, о которых я сам же писал Евгении Львовне. Дескать, близнецы братья, но отцы разные – Кастор по факту был смертным, а Полидевк бессмертным, т. е. практически в статусе бога, что не мешало братьям дружить и быть неразлучными. Если бы в Древней Греции были отчества, как у нас, то у Кастора и Полидевка, по Вашей логике, отчества были бы разные.

(Интересно, какие: Зевсович и Тиндареевич? Хе-хе, – просится добавить междометием Порфирия Петровича…)[2]

Я хотел напомнить, что у нас с моим близнецом братом отчества одинаковые, но воздержался. Решил больше ни о чем не спрашивать.

Вы же, вероятно желая ободрить меня, приступили к обстоятельному разъяснению новых особенностей моего положения. Я узнал от Вас, что отныне мне предоставлен доступ без предварительного утверждения заявок и прошений к фондам библиотеки по моей теме. И хотя по-прежнему я не допускаюсь к информационным вместилищам интернета, бумаги мне будет выдаваться столько, сколько потребуется для моей работы. Посещение меня братом допускается не только по четным понедельникам, но и по нечетным четвергам; право снабжения меня с его стороны дополнительной литературой предоставляется ему под личную ответственность по принципу уведомления. И еще – знает ли об этом Евгения Львовна?.. – на меня более не накладываются ограничения, противоречащие моему самосознанию, – я волен не только себя представлять романом “Преступление и наказание”, но и закономерно быть им.

В другой бы раз, услышь я такое, счастью не было бы моему предела, но сейчас я вышел из кабинета, где растет мирт, с тяжелым чувством.

Свидетельством моей удрученности стал предыдущий выпуск заявки на главу, которая по готовности книги, видимо, сохранит первоначальное название “Линии перегиба”. О ней мы говорили с Вами сегодня.

Теперь два слова об этой, второй нашей встрече (сегодняшней). Кем бы Вы ни были, Кира Степановна, по размышлению должен признать, что Ваш по крайней мере демонстративный или, мягче сказать, видимый интерес к моей работе превзошел всё, что я смел ожидать от Евгении Львовны (при условии, что она это она). Возможно, я выглядел букой, когда отвечал односложно на Ваши вопросы о Достоевском. Вопрос о призраке Марфы Петровны, столь заинтересовавший Вас, признаю, повис в воздухе – и не напрасно, – давайте отложим до другого раза; он не так прост, как может показаться с первого взгляда. А вот что касается темы совпадений, задетой в заявке к предыдущей главе, Вы спрашивали, какое из них я нахожу в романе самым эффектным, – я предпочел у Вас в кабинете, где растет мирт, тогда отмолчаться, но теперь должен все-таки два слова вымолвить.

Выразительно Вы вопросы ставите. Кто бы Вы ни были… Выразительны они своей некорректностью. Давайте для начала условимся, что наше с Вами, так сказать, совпадение ничего общего не имеет с тем, что совпадает в романе, – как бы и с чем бы там что ни перехлестывалось и ни соприкасалось. Наше – вернее, Ваше – сомнительное совпадение это насмешка над Случаем, Кира Степановна, над Случаем с большой буквы. Может быть, оно Вам кажется эффектным – что ж, получайте эстетическое наслаждение!.. В прозе эффектными бывают совпадения только в особых казусах, связанных со спецэффектами, когда достоверность приносится в жертву каким-либо другим добродетелям. Проза, которая не чурается достоверности и помнит о ее значении, сюжетообразующие совпадения маскирует, “стушевывает”, без них автору обойтись трудно, но когда они на виду, обнаруживается авторский потуг, а это не есть хорошо.

Обращаясь к помощи случая, рискуешь потерять в правдоподобии. Это аксиома, и уж где-где, а у Достоевского на фабрике совпадений вся техника безопасности на этом построена.

Свидригайлов три дня в Петербурге, ему нужно повстречаться с Раскольниковым, которого он никогда не видел. Адреса у него нет. Но он идет по улице, видит компанию молодых людей, стоящих в воротах дома (Соня, Раскольников, Разумихин), и слух его “нечаянно на лету” ловит фамилию “Раскольников”. Он видит этого Раскольникова и понимает, что Раскольников живет здесь. Большего и не надо. Скоро он будет к нему с визитом, чего и требует авторский замысел. Эффектное совпадение? Боже упаси Достоевского от таких эффектов. Он нарочно маскирует маловероятность события. Смотрите, Свидригайлов, впервые выводимый сейчас на сцену, о существовании которого Вы уже осведомлены, не называется по фамилии. Он некто. Просто “незнакомый господин”, некий “прохожий” – “человек лет пятидесяти, росту выше среднего, дородный, с широкими и круглыми плечами” и т. п. – очень подробно описанный, но не названный по имени (так факиром отвлекается внимание от самого главного). Теперь совпадение выглядит загадочным, но не более того, отнюдь еще не провиденциальным, каким его скоро ощутит читатель, поняв задним числом, что этот “незнакомый барин” был Свидригайлов, – но как раз “эффект” невероятности в читательском восприятии окажется сглаженным. Другой мотив, маскирующий совпадение, – неслучайность появления “незнакомого господина” именно здесь, на этом месте: Свидригайлов (еще “незнакомец”), как выясняется, проживает поблизости: он идет за Соней и обнаруживает, что они соседи. Удивление читателя уже этому совпадению автор упреждающе нейтрализует удивлением самого персонажа, тем как бы санкционируя совпадение, а кроме того, на эту случайность бросается тень закономерности: “незнакомый барин” узнает, что его незнакомка “у Капернаумова стоит” – у хромого портного, который вчера ему перешивал жилет. При чем тут жилет? Ну как при чем… Мы живем в мире, в котором все связано.

Совпадений в романе случается много; Достоевский, их единственный организатор, с ними работает, используя свои технологии малозаметности. (Нечто вроде аналога технологии стелс.)

Важнейшее совпадение может подаваться как простая бытовая случайность, на которую и внимание читательское тратить не стоит, –