11 звезд Таганки - Михаил Александрович Захарчук

«Мне исполняется 60 лет. По классификации Всемирной организации здравоохранения кончается мой средний возраст. Дальше, как говорится, тишина, И тут появился фильм «И жизнь, и слезы, и любовь…». Он – прекрасен, он продлил мне, и, я уверена, многим другим жизнь». К данному признанию – «продлил жизнь» – я, нынешний, присоединяюсь всем своим естеством, ибо оно стоит дороже самых лестных эпитетов и оценок, высказываемых режиссеру критикой.

Ещё одно признание десятиклассницы, написавшей в выпускном сочинении: «Пока шел фильм, я забыла обо всем на свете: кто я такая, где нахожусь, кто сидит со мной рядом. Перед глазами стояли лица стариков – Софьи Петровны, Павла Андреевича и многих других (персонажи фильма – М.З.) – и лицо бабы Тани, младшей сестры моей прабабушки. Хотелось поехать к ней на улицу Лосиноостровскую и сказать: «Прости меня! За то, что ты живешь здесь, а я в своей квартире». Дом престарелых. Мы с мамой бывали там не один раз, но видели в нем все с точки зрения гостей, людей, которые приехали сюда только на один день. И хотя от бабы Тани мы слышали многое об этой жизни, трудно было представить, что все это так и есть в действительности. А сейчас всё открылось мне с другой, самой страшной стороны. Самое ужасное то, что в фильме, можно сказать, нет преувеличений. Наоборот, кое-что описано слишком в розовых тонах».

В этом фильме, как и в «Подранках» звучат стихи Геннадия Шпаликова: «Я к вам травою прорасту,/ Попробую к вам дотянуться,/ Как почка тянется к листу/ Вся в ожидании проснуться./ А я – осенняя трава,/ Летящие по ветру листья,/ Но мысль об этом не нова,/ Принадлежит к разряду истин./ Желание вечное гнетет/ Травой хотя бы сохраниться./ Она весною прорастет/ И к жизни присоединится».

В неспешном экранном анализе проблем Дома ветеранов – одна из сложнейших и, даже неразрешимых: обитателей раздражает собственная среда, где одни старики. Помоложе среди них – лишь те, что в обслуге. Поэтому сами пожилые попадают в капкан, из которого нельзя вырваться. Старикам не хочется видеть себе подобных. Отсюда генеральная мысль фильма, которая напрямую не звучит, но подразумевается всем действием: никакой Дом престарелых не заменит человеку семьи – детей, внуков. Вопрос именно в такой постановке, повторюсь, озвучен Губенко впервые. Он, как никто лучше понимает, что быть бесправным и беспомощным невыносимо тяжело при любом режиме. Не случайно же полу умирающий Бердяев с мукой в голосе говорит: «Я из категории людей, которые остаются полезными до самой смерти. Я всю жизнь бил, бью и буду бить в набат. И буду звать к труду! Не использовать моего опыта, сбросить его со счетов – значит совершить государственное преступление. Для меня не существует старости, пока есть чувство долга. А у кого нет чувства долга, это равнодушные, гнусные люди, которые в жизни ничего не стоят». И по нашим нынешним временам, когда увеличен срок трудового стажа, такая позиция вроде бы звучит особенно актуально. Но если убрать из озвученной декларации некий налёт цинизма, то приходится признать, что впрямую богатый опыт дряхлого и больного человека обществу-то и не нужен. Во всяком случае, оно всегда предпочтёт ему усилия молодых. Поэтому пламенные призывы к труду – всего лишь сотрясение воздуха.

И, тем не менее, проблема старости остается. Она существует безотносительно к тому, где живут старики – в богатых или бедных странах. И речь здесь меньше всего о достойном материальном обеспечении пожилых и немощных. Экономическую строну проблемы снять легче всего. Куда сложнее разобраться с глубинным содержанием «последнего возраста» homo sapiens. Чем и как его наполнять? Как преодолевать неминуемый скепсис увядания человеческой личности? Кто и как должен заниматься этой проблемой? Губенко поставил вопросы почти четыре десятка лет назад. Они не сняты с повестки дня и сегодня. Может быть, стали ещё более острыми.

Ну а теперь о другой, малой и личной причине, по которой фильм «И жизнь, и слёзы, и любовь…» автору сих строк по-особому дорог. Фабульной кульминацией картины, если читатель вспомнит, является эпизод замечательного празднования 80-летнего юбилея одной из главных героинь Сербиной (Елена Фадеева), проводимого, разумеется, по инициативе Варвары Дмитриевны (Жанна Болотова). Главврач понимает, что необходимо периодически разрывать тесный круг монотонного существования старых людей. Временами это даже важнее и ценнее любых лекарств. И поэтому в самый разгар торжеств в Доме ветеранов появляется народный артиста СССР, великий оперный певец, «божественный тенор» Иван Семёнович Козловский. Он играет камео – самого себя – такая чисто документальна врезка в игровой фильм. Во всех отношениях неожиданная, художественно впечатляющая, ситуационно оправданная. А я имел честь находиться в очень добрых, просто-таки замечательных отношениях с великим певцом-земляком. Будучи в то время сотрудником главной военной газеты «Красная звезда», я отправился к Ивану Семёновичу за интервью. На легкий разговор, разумеется, как всегда не рассчитывал, но сказать доброе слово о работе любимого Николая Губенко намеревался. Каково же было моё даже не удивление, а изумление, когда Козловский разнёс работу режиссёра и его самого в пух и прах! Причём, заставил меня записать его филиппик под диктовку: слово в слово!

Оказалось, что на съемочной площадке Ивана Семёновича попросили сыграть экспромтом. Он и вошёл в роль. «Завёл» публику, что любил и умел делать. Выстроил старичков в цепочку, словно для танца «Летка-енка» и пошёл с ними хороводить по всем помещениям. Однако большая половина его действий, как оказалось впоследствии, снималась… пустой камерой. Конечно, мэтр на Губенко сильно обиделся и решил «врезать» ему печатно. Но тут, как всегда, вмешалась его добровольная помощница добрейшая Нина Феодосиевна Слезина: «Иван Семёнович, – сказала, – так не годится. Режиссёр в своём фильме волен делать всё, что считает нужным. Вы же сами не раз об этом говорили и писали. Так что не стоит вам корить Губенко, а свою обиду по-христиански простите. Тем более, что фильм-то получился хороший!»

Козловский вспылил, послал нас всех к непечатной матери, и ушёл к себе на второй этаж. На следующий день я принёс ему отпечатанное интервью на подпись. Он прочитал его очень внимательно, кое-что подправил, чего раньше никогда не делал, а большущий абзац со своими упрёками Губенко вычеркнул полностью. И ещё предупредил: «Не вздумай когда-нибудь это обнародовать – обижусь сильно». Показываю рукопись Слезиной: «А я вам что всегда твердила: он мудрее всех нас мудрствующих». Разумеется, я свято выполнил волю певца.

К слову, такая деталь. В этом фильме Иван Семёнович Козловский снялся последний раз для кино. И для Сергея Александровича Мартисона роль Егошкина тоже