Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения - Георгий Игоревич Чернавин

того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга, как эти извозчики, которые так злобно бранятся. Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его. Вот это правда! (Толстой [1877] 1935, 340–341)

Анна Каренина ведет воображаемый разговор, готовит впрок шутки и реплики, затем бросает это делать, смотрит по сторонам, выносит суждения, вспоминает чужое суждение и соглашается с ним. В черновой редакции внутреннего монолога («Тютькин, coiffeur…») Анне Карениной удалось вытеснить мучительные для нее мысли, то есть удалось то, на что не способна была Белла Мэннингем. Интересно, что в конечном счете она вытесняет тревожные мысли философским обобщением:

Такъ думала она, съ чрезвычайной быстротой переносясь отъ одной мысли къ другой и особенно ясно, свѣтло все понимая и не позволяя себѣ останавливаться на тѣхъ воспоминаніяхъ, которыя бы ввели ее въ тотъ кругъ мыслей, которыми она мучалась дома. […] Всѣ мы заброшены на этотъ свѣтъ, зачѣмъ то каждый [самъ на] себя съ своей запутанностью ду[шевной], страданіями и смертью нако[нецъ], и всѣ мы притворяемся, что вѣримъ, любимъ, жертвуемъ. (Толстой [1877] 1939, 545–546, 547)

Белла Мэннингем, в отличие от Анны Карениной, пытается читать, чтобы заглушить мысли, которые воспринимает не как свои мысли, а как обвиняющий ее голос, заглушить его не удается, и сквозь одни чужие слова (текст романа, который она произносит про себя, но своим внутренним голосом) пробиваются другие чужие слова (обвиняющий чужой внутренний голос).

Джек Мэннингем стремится посеять сомнения, инспектор Раф – устранить сомнения. И тот, и другой «обрабатывает» Беллу Мэннингем, чтобы произвести нужный им эффект, изменить ее восприятие и самоотчет. Читатель пьесы может сказать, что это не одно и то же: инспектор в отличие от злонамеренного преступника сообщает нам то, как все обстоит «на самом деле». Проблема в том, что «то, как все обстоит на самом деле» мы (читатели, зрители) узнаем только от инспектора Рафа, у нас нет других свидетельств. Для нашего мира и Джек Мэннингем, и инспектор Раф – оба жители универсума «Газового света»; версия инспектора победила.

Как для нас «на самом деле» обстоят дела в этом «викторианском триллере»? На деле Белла Мэннингем нашла объяснения призрачным шагам и мерцанию газового света, ее сомнения в здравости собственного суждения развеялись. Здравый смысл, работавший на газлайтера, стал работать против него. В финале Белла издевается над беспомощным, привязанным к стулу мужем и «газлайтит» его (подрывает его чувство реальности) в ответ («Have you gone mad, my husband?» Hamilton [1939] 1942, 106; «Have you gone mad, my sane husband?» Dickinson 1940 1:20:55).

Но это в мире пьесы «Газовый свет». А в нашем мире есть ли аналог еле заметно мерцающего газового света, который позволит сказать: сейчас во мне говорит не мой внутренний голос, это вторгнувшийся чужой внутренний голос? Значимый Другой говорит мне: это у тебя не совесть, а совестьѰ (или, скажем, «это у тебя не совесть, а глупость»). Этические суждения выносятся в интерсубъективном мерцающем «газовом» свете. Мы вчитываем этические предикаты, вкладываем эти значения в вещи. Когда кто-то претендует на позицию этического рефери, вместо позиции игрока в кригшпиль – именно тогда стоит следить за его «руками» или словами: он уже готов имплантировать в вас подобие совести. Вероятно, нельзя быть до конца уверенным, говорит в тебе «совесть» или совестьѰ. Но можно идти от противного – от случая, когда Значимый Другой лучше тебя «знает», что именно тебе должна говорить твоя совесть. Он хочет, чтобы ты интроецировал совестьѰ, поэтому уж она-то точно не твоя.

* * *

Представьте себе, что кто-то (например, Значимый Другой) дисквалифицирует вашу подлинную совесть как ложную. В терминологии этой книги стоит скорее сказать, что он дисквалифицирует вашу «совесть» (совесть предположительно подлинную) как совестьѰ (подобие совести). Предположим это ему удалось[95], и вы разуверились в собственной совести. Однако вас ждет следующая предсказуемая перипетия: это была ложная дисквалификация. То, что вас заставили списать со счетов, и было вашей совестью в самом подлинном ее варианте, на который вы способны. Вы и раньше не были уверены, что в каждом конкретном случае движет вами – «совесть» или совестьѰ. Значимый Другой, убедивший вас, что вы неспособны их различить, подтолкнул вас к очень специфической этической диспозиции. Она напоминает игру кригшпиль, которую описывал Гарольд Гарфинкель:

Кригшпиль также иногда называют «двойными слепыми» шахматами. Участвуют два игрока и рефери. У каждого есть доска с полным набором шахматных фигур. Игроку не разрешается видеть положение фигур другого игрока. Цель игры, как и в шахматах – поставить мат королю противника. […] У рефери есть своя доска, на которой он следит за истинным положением фигур и ходом игры. Он также оглашает информацию, нужную участниками, чтобы вести игру: чей ход; есть ли на доске легальное взятие пешкой; только в случае, когда под боем пешка, он сообщает, что под боем именно пешка, в других случаях сообщается только положение фигуры, находящейся под боем. Рефери оглашает только возможные взятия пешкой, и при каждом ходе он оглашает все такие доступные возможности. Он объявляет о превращении пешки, хотя и не указывая, где произошло превращение. Он объявляет о взятии фигуры и о том, где произошло взятие, раскрывая, какая фигура взята, только если это была пешка. Он сообщает о запрещенных ходах. Он объявляет о шахе, уточняя: шах ли это по горизонтали, по вертикали, или (по кроткой или длинной) диагонали. Он объявляет о том, что поставлен мат. (Garfinkel 2008, 277–278)

Некто встает на позицию рефери и объявляет вам, что производя тот или иным поступок (или даже вынося ту или иную оценку) вы действуете против совести, причем против своей совести. То, что вы при этом переживаете это действие как действие по совести, не смущает рефери, так как он «знает», что это не подлинная совесть, а совестьѰ (производная от вашей наивности, самообмана, ложных убеждений). Проблема в том, что выносящий такое суждение (пусть даже это Значимый Другой) высказывается тем самым из позиции рефери, следящего за отдельной доской за истинным состоянием игры, в то время как он – игрок, как и вы, только строящий догадки о расположении половины фигур на доске.

Ситуация на деле еще интереснее, чем кажется на первый взгляд: игрок, высказывающийся из позиции рефери, – так происходящее выглядит только в первом приближении. Дисквалифицируя вашу «совесть» как совестьѰ, ваш партнер по игре заставил вас осознать: эта игра – не стандартные шахматы, а «двойные