Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

Пожалуй, только самим «ряженым» и известно, зачем им эта пытка. Словно бы все они слово дали на тайном карнавальном Совете, что будут хранить страшный секрет и не раскроют рта, чтобы не выболтать первому встречному магическую формулу карнавального действа.

Есть несколько версий этого вынужденного, удушающего безмолвия карнавальных фигур. Первая из них проста и доступна нашему человеческому пониманию, склонному к скептицизму. Вот, дескать, эти карнавальные персоналии не желают обнаруживать свою видовую, социальную, а то и половую принадлежность! Оттого и молчат, чтобы их не узнали, не опознали и не привлекли за нарушение моральных устоев, к примеру.

Боясь проговориться, обнаружить себя и свои вольные или невольные пристрастия, они сами себя, дескать, и обрекли на молчание и духоту.

А ведь много веков назад кто-то неведомый нам стал первым персонажем карнавальной пантомимы, был неопознан, избежал таким образом общественного порицания за свои сомнительные пристрастия, ввел, как говорится, безмолвие в моду, и задал тон…

Вторая версия: средневековые эпидемии чумы и оспы, опустошающие целые государства. Где и уберечься, как не на острове! А если еще и плотную маску надеть, под которую не проникнет ничье болезнетворное дыхание… Так и повелось, зацепилось, укоренилось, так сказать. А рот, выражающий и боль, и радость, и презрение, и горделивое чванство, можно ведь и нарисовать…

Третье: думайте сами…

Четвертое: в карнавальной Венеции в любом магазине или киоске можно купить не только маску, но и бальную полумаску, как в оперетте «Летучая мышь» или в пьесе «Маскарад» Михаила Лермонтова. И тогда ничто не помешает нам вволю надышаться морским венецианским воздухом.

Между тем, карнавальная Венеция – это еще, кроме всего прочего, огромный съемочный павильон, где можно с натуры снять на пленку или «на цифру» почти нереальный, потусторонний мир. Безмолвные инфернальные «действующие лица и исполнители», группами и в одиночку грациозно передвигаются по Венеции так, словно они находятся среди голливудских декораций до нереальности неправдоподобных…

Театр мимики и жеста, загадочный и запредельный, круглосуточный и многодневный, с неучтенным количеством участников импровизированного спектакля, зрителей и праздных зевак. И каждый год – заново, с нерастраченным за века энтузиазмом! Никакому кинорежиссеру и не снились такие стихийные и зрелищные массовые сцены!

Как танцевали мы с тобой

в Венеции, на зимней Пьяцце!

И полумесяц со звездой

кружился на небесном глянце.

Когда-то, видимо, не зря,

жизнь оборвав на полуслове,

шагнули мы через моря

с поклажей горя и любови.

Вилась мелодии тесьма,

и сердце джаза жарко билось.

И карнавальная толпа

опомнилась и расступилась.

В таких магических местах

легко – под вышним оком бдящим —

лететь, не помня о летах,

захлебываясь настоящим.

Кружились, этак или так,

под явным зрительским прицелом,

и снова попадали в такт

и времени, и жизни в целом.

И брезжила сквозь толщу тьмы

венецианских вод безбрежность,

и вновь переживали мы —

и молодость, и безнадежность.

И краски, краски карнавала… Как можно их забыть, избыть и не заметить, когда они мерцают, сияют и светятся, растворяются в синеве лагуны, в болотных бликах каналов, да и в тебе самом так, словно бы акварельные кисточки или кисти Клода Моне, причем, все сразу, одновременно промыли во влажном венецианском воздухе…

Венеция – существо земноводное. Она временами как будто норовит уйти под воду, чтобы отдышаться. Кто видел осенне-зимние наводнения в Венеции и ходил по деревянным мосткам по ее улицам, тот меня поймет.

В соборе Сан-Марко, в одном из подлинных чудес света, мозаичный пол действительно волнообразно дыбится. Пол дышит, словно жабры. И это не поэтический образ, а грустная реальность.

Человеку же свойственно смотреть вверх, в золотые мозаичные небеса, где восседает грозный Пантократор. На возбужденных и радостных лицах туристов, на спокойных ликах молящихся в одном из соборных притворов прихожан не видно ни беспокойства, ни озабоченности.

Пока Ной не войдет в ковчег…

ВНУТРЕННЯЯ ВЕНЕЦИЯ

Венеция изначально женственна. Светлейшая – один из ее титулов в былые века. Аристократическая республика, существование которой было прервано (и мало кто об этом помнит, кроме самих венецианцев) неистовым в своих политических притязаниях самолюбивым корсиканцем.

Комета по имени Наполеон задела своим хвостом и город на лагуне. Вот уж когда и вправду, наверное, как привиделось век спустя Борису Пастернаку: «Венеция венецианкой бросалась с набережных вплавь» ! А выловил ее из морской воды, как ценную добычу, грубый австрийский солдафон. И овладел ею, и долго-таки владел…

У всякого русского, одаренного мало-мальским талантом, с детства формируется свой собственный, внутренний образ загадочного и далекого города на воде. Даже если он родился в Санкт-Петербурге и много раз слышал, что живет, дескать, в Северной Венеции. Прообраз и оригинал обладают невиданной силой притяжения. «Венеция волнует и манит: за ширмой света спрятанный магнит…»

ПЫЛЬЦА ВЕНЕЦИИ

Мне нравятся коты в посудной лавке

венецианской! Мелко семеня,

они струятся в воздухе, маня

и, если вы позволите, витая

в стеклянной лавке, там, где золотая

пыльца Венеции средь бус или колец,

пригодных разве только для подарка,

сияла – и упала на венец

окутанного маревом Сан Марко.

Но порой этот внутренний образ, эта «внутренняя Венеция», при встрече наяву не совпадает с воображаемой по своим параметрам, что ли… Это, возможно, и определяет степень литературной недовоплощенности темы венецианства, Венеции как таковой во всей мировой, и, отдельной строкой, в русской литературе.

В самом деле, эта тема редко кому дается. Больше попыток, чем удач. И самые великие песнопевцы не исключение. Потому что стихи и просто тексты о Венеции в их личном творческом пространстве подвизаются, как бы, на вторых ролях.

Уплывает из рук, ускользает, не дается нам в руки волшебная земноводная тварь. Божье творение в парчовом убранстве, с короной на голове, Царевна-лягушка. Санкт-Петербург и Венеция – чем не жених и невеста! «И всплыл Петрополь, как тритон…». Явный жених заморской лягушки, живущей в драгоценном ларце лагуны…

«Трудно воспевать Венецию. Она сама песня. И как ни пой ее, она все-таки тебя перепоет», – так писал поэт и князь Петр Вяземский в своих письмах из этого города. Может быть, именно поэтому намного интереснее и точнее о Венеции рассказывают его письма, нежели стихи, написанные им в