Из Кисловодска в Кисловодск. 1918–1919 - Всеволод Евгеньевич Милоданович

комьями, григорьевцы торопились, станция была сейчас же после этого взята обратно украинцами, которые поинтересовались расстрелянными и обнаружили, что полковник Томилин (пославший меня в Киев «за для одержаниям кулометiв») жив! Пуля скользнула ему по лбу и оглушила его, только! Его отправили в госпиталь. Впоследствии наши офицеры встретились с ним в Бирзуле. Он был в веселом настроении, так как, уволенный в отставку, ехал в Одессу на законном основании!

Мы с Пономаренко сидели на станции, как на иголках, и, кажется, переночевали. Поездов больше не было никаких: наш поезд из Киева был как будто последним! Наконец, вечером следующего дня из Киева прибыл экстренный поезд из двух вагонов, идущий в Екатеринослав. В нем ехал какой-то министр, для ознакомления с положением в Екатеринославе. Мы подошли к поезду. Министр стоял на площадке вагона. Я попросил его подвести нас до Користовки. Министр ответил коротким: «Нет!»

Однако иного выхода я не видел, а потому сказал Пономаренко: «Когда поезд тронется, мы сядем в него: не выбросит же министр нас на ходу!» Ждать долго нам не пришлось: через 2–3 мин. поезд тронулся, и мы вошли в вагон министра и встали в коридоре. Министр вышел, посмотрел на нас, но ничего не сказал, примирился с непрошенными гостями, как я и ожидал.

В Користовке нам повезло: там стоял поезд с военнопленными Великой войны, возвращавшимися домой. Поезд шел в Кременчуг. Мы сели в один из вагонов и через несколько минут уже ехали, избавившись от предполагавшегося нами ожидания в Користовке, которая была во всех смыслах хуже Знаменки, главное тем, что была гораздо ближе к району действий атамана Григорьева.

Военнопленные от нечего делать пели песни. Дирижировал один из них, по-видимому, офицер. В перерывах он что-то говорил, присоединяя почти к каждому слову нецензурное ругательство. Он вообще был в каком-то лихорадочном настроении, вероятно, под влиянием того, что увидел в России. Наконец, один из солдат не выдержал и сказал ему: «Что Вы все время ругаетесь? А еще, кажется, из благородных!» Это подействовало на «дирижера», заткнулся.

На рассвете я проснулся. Поезд остановился на какой-то станции. Я прочел надпись «Крюкiв на Днiпрi» и сейчас же увидел солдата нашего полка. «Где полк?» – спросил я его. «Здесь», – услышал в ответ, и солдат добавил: «Я Вас проведу». Могу сказать, что мне (и Пономаренко) прямо удивительно везло во время этого путешествия: из Киева уехал в последнем поезде, в Знаменке оказался с необходимым для моей жизни опозданием, министр не выбросил из вагона, поезд в Користовке как будто бы нарочно ждал нашего прибытия, и, наконец – этот канонир в Крюкове на рассвете почему-то оказался на станции! Итак, он привел нас в полк.

Большая комната, на полу шкурки колбас и прочий мусор, с телами спящих офицеров, в левом переднем углу большой самовар. Наш приход разбудил офицеров. «Какого черта Вы приехали?» – раздался общий вопрос. «За для одержуванням утримання!» (за получением содержания), – ответил я и отрапортовал проснувшемуся командиру полка. Он с гордостью показал на самовар: «Взял его на станции, обещав вернуть перед отъездом, но черта с два, верну! В дороге такой самовар необходим!» Это было верно.

Не все офицеры были здесь: часть осталась в Полтаве, а потому я уже не «розвiдчик», но командир 3-й батареи (командир извинился, что эта батарея – гаубичная!). Батарея состояла из 3 офицеров, 1 канонира, 2 лошадей и 1 повозки. Таким образом, в случае прекращения железнодорожного движения, вся батарея может ехать в этой повозке. Предусмотрительно!

Затем последовал рассказ офицеров о конце нашей бригады. После моего отъезда в Киев была объявлена мобилизация. Дивизия и наша бригада на момент стали настоящими (то, что оказалось невозможным для Гетмана и генерала Слюсаренко, оказалось возможным для Отамана Болбачана!). Однако на фронте были все еще какие-то части Запорожской дивизии. И вот, однажды утром, по квартирам офицеров забегали вестовые с сообщением, что станция Полтава – Харьковская взята большевиками. Бригаде было приказано построиться для погрузки в вагоны на станции Полтава – Киевская. Но когда она прибыла туда, оказалось, что для всей дивизии имеется только ОДИН поезд!

Тогда командир бригады полковник Навроцкий объявил, что в поезде могут ехать только желающие офицеры и солдаты, но что желательно, чтобы и тех, и других было поменьше! А что касается остающихся, пусть разберут себе лошадей, повозки и прочий материал, что им угодно, и идут домой! Итак, 30–40 офицеров и 10–20 солдат с несколькими повозками и лошадьми погрузились в несколько вагонов, предоставленных артиллерии, а остальные разошлись, и на площади остались только орудия и зарядные ящики.

Не обошлось и без трагикомического случая. Во время общей суматохи к подполковнику Свешникову подошел мой фейерверкер, начальник конвоя в первом поезде с киевскими пулеметами, и доложил, что поезд прибыл! Кого теперь это могло интересовать?

Остается открытым вопрос: почему мобилизованная дивизия не могла ни принять участие в обороне Полтавы, ни отступать походным порядком? Ответ на это остался тайной высшего начальства. Со своей стороны, я предполагаю, что высшее начальство предпочитало ехать в поезде: зимой, в мороз и снег отступать неприятно, тем менее – с ненадежными войсками[111].

Поезд отошел в направлении на Кременчуг. Предстояло проехать через Кобеляки, которые в то время были почти самостоятельной республикой. «Армия» этой «республики» оказалась в боевой позиции в районе вокзала, но пропустила поезд 11-й дивизии без выстрела (вероятно потому, что в поезде было все-таки несколько сот человек – пожалуй, больше, чем у Кобеляк). И вот, артиллерия в Крюкове…

Мне не пришлось ночевать среди колбасных шкурок: вечером мы (вместе с самоваром!) погрузились в вагоны и оказались в теплушке с нарами. Самовар был поставлен возле печки в проходе.

Я выбрал себе фланговое место на верхней полке, для большей свободы действий, но потом оказалось, что такое место имеет и свои существенные недостатки, о которых позже.

Поздно вечером пришло приказание погрузить в один из вагонов четырех волов в качестве «маршферфлегунга[112]» (как сказали бы мы во время Второй мировой войны). Была метель, а поезд стоял на высоченной насыпи! Я решил, что дело обойдется без моего участия, и остался в вагоне. Вообще говоря, какое употребление можно было сделать из этих волов, если полевой кухни у нас не было? Но, как рассказывали вернувшиеся офицеры, погрузить их все-таки удалось, каким способом, я не расспрашивал, и впоследствии этих волов не видел.

Составом эшелона артиллеристов я тоже мало интересовался. Помню только, что впереди нашего вагона был вагон 3-го краса, в котором ехал