Когда женщины правили Пятой авеню. Гламур и власть на заре американской моды - Джули Сэтоу

нескольких лет их примеру последовали и другие. В итоге на 57-й улице между Пятой и Шестой авеню пооткрывалось столько магазинов, что квартал стали называть нью-йоркской Рю-де-ла-Пэ – в честь известной торговой улицы Парижа. «Генри Бендель», тем временем, стал известен как самый крупный и эксклюзивный магазин платьев и шляп в Нью-Йорке: в его штате насчитывалось 1100 работников и работниц, и он, по данным «Вименз Уэр», «держал счета некоторых богатейших модниц города»[265].

Магазин Бенделя кроме всего прочего считался чудом технологии. Освещение в его рабочих помещениях было спроектировано так, чтобы давать яркий свет, не отбрасывая тени, а в подвалах, где хранились меха, по всем четырем стенам шли охладительные трубы, поддерживающие идеальную для хранения мехов температуру 18 °С. «Генри Бендель» предлагал исключительно роскошные, дорогостоящие вещи, и даже ценники были выполнены в изысканном стиле. Благодаря высоким ценам универмаг мог позволить себе раз в полгода проводить распродажи остатков, которые приобрели огромную популярность. На массовые распродажи Бенделя стекались толпы покупателей, которым не терпелось порыться на стеллажах с образцами высокой моды по доступным ценам с огромной скидкой (подобный ажиотаж творился на известных складских распродажах универмага «Барниз», но только десятилетиями позднее). Возле магазина царила такая суматоха, что все автомобильное движение на 57-й улице полностью замирало, и Бенделю приходилось в эти дни ради удовлетворения спроса открывать магазин в семь утра.

Бендель был известен своим обыкновением проводить весь день в магазине, где он ходил по залам, тесно общался с персоналом, лично обслуживал важных клиентов. Он стремился обеспечить долговечность своего детища, хотел, чтобы магазин продолжал работать и после его смерти, и поэтому в 1923 году принял нестандартное для тех времен решение – распределить 45 процентов акций универмага общей стоимостью 1,8 млн долларов (30 млн в сегодняшних ценах) среди работников – портных, шляпниц, продавщиц. Долю в капитале получили сотрудники с большим стажем – на них как с неба свалились по 25 тыс. долларов (свыше 400 тыс. сегодня) на человека. «Моя цель, – объяснял Бендель, – с одной стороны, увековечить магазин, а с другой – вознаградить сотрудников за их верную службу, благодаря которой развивался этот бизнес». Он не планировал уходить на покой. «Многие фирмы наслаждаются своей золотой порой, а потом разоряются. Надеюсь, эти акции поддержат заинтересованность наших сотрудников в том, чтобы магазин работал всегда»[266].

Это был дальновидный шаг, поскольку всего десять с небольшим лет спустя, в 1936 году, 69-летний Бендель умрет от сердечного приступа в своем доме на Парк-авеню. Он был вдовцом – его супруга скончалась еще в прошлом веке[267] – и делил кров с Абрахамом Бикманом Бастедо, вице-президентом и казначеем компании, с которым они проработали бок о бок более 30 лет. В завещании Бендель назвал Бастедо «преданным сотрудником» и оставил ему 200 тыс. долларов (4,2 млн в сегодняшних ценах) вместе с половиной собственных акций универмага, а также предоставил ему право пользоваться своим поместьем в Стэмфорде, Коннектикут[268]. Бастедо занял место Бенделя в кресле руководителя, но он не обладал визионерскими талантами своего друга. Магазин начал утрачивать популярность, и через несколько лет после кончины его основателя «Нью-Йорк Таймс» назвала «Генри Бендель» «старым консервативным заведением», продвигающим своими товарами «скорее классовые различия, чем так называемый “высокий стиль”»[269].

Бастедо умер в 1953 году, его похоронили рядом с Бенделем в Валгалле, штат Нью-Йорк. Будущее универмага было туманным, пошли слухи о скорой продаже. В 1955-м магазин впервые за свою историю перешел в новые руки, и пару лет спустя вновь сменил владельца, которым на сей раз стал наш Макси Джармен, исполненный уверенности, что он сможет изменить судьбу «Генри Бенделя» и вернуть ему позиции одного из главных заведений нью-йоркского бомонда. И он уже точно знал, кому под силу совершить этот подвиг, – молодой женщине, бывшему редактору отдела мод, которая умеет спрясть из соломы золото.

Глава 8

У Гортенс появляется соперница

Однажды весной 1937 года Сальвадор Дали провел ночь без сна, оформляя витрины «Бонвит Теллер». Он взял старый восковой манекен, одел его в неглиже из нескольких кокетливых зеленых перьев и в белокурый парик с жучками в волосах, а по щекам пустил кровавые слезы. Получившуюся фигуру он поставил так, как будто она собирается ступить в стоящую тут же алюминиевую ванну на львиных лапах, которую он покрыл мехом персидского ягненка и наполовину наполнил грязной водой. Из глубин жижи торчала сотня рук с зеркальцами, отражавшими лицо манекена. Дали назвал эту витрину «День», она, по замыслу художника, иллюстрировала древнегреческую притчу о Нарциссе и о том, какие несчастья сулит излишнее самолюбование. В соседней витрине, которая получила имя «Ночь», еще одна женщина-манекен распростерлась на кровати, укрытая черной атласной простыней. Изголовье кровати было выполнено в форме индийского буйвола, или, точнее, по словам самого Дали, «отсеченной головы и грубых копыт буйвола-сомнамбулы, ослабленного тысячелетним сном», а матрас якобы горел или, как выразился художник, изображал «тлеющие угли вожделения»[270].

Протрудившись 12 часов над сюрреалистическими образами, Дали вернулся в свои апартаменты в отеле «Сент-Мориц», где тут же забылся сном. «Бонвит Теллер» тем временем, открыв с утра двери и витрины, сразу столкнулся с бесконечной чередой жалоб от клиентов и просто прохожих, которые сочли новое оформление возмутительным и непристойным. К двум часам дня руководство магазина устало отвечать на всю эту критику и решило заменить полуголую героиню из экспозиции «День» традиционным манекеном, одетым в обычный костюм. К четырем Дали проснулся и пошел прогуляться к расположенному в паре кварталов универмагу, чтобы посмотреть на плоды своих трудов. Обнаружив замену, темпераментный художник осатанел от ярости. Он бросился на 11-й этаж и ворвался в кабинет Сары Пеннойер, директора по рекламе – той, что написала «Полли Такер». Там на смеси французского с испанским Дали громогласно возмущался, что ему заказали «произведение искусства» и что он отказывается «иметь отношение к примитивному оформлению витрин»[271]. Гортенс, которая при этом не присутствовала, позднее признала «несомненную гениальность» Дали, но отметила, что «конкретно эти образцы были, пожалуй, несколько провокационными и мрачноватыми для витрины на Пятой авеню»[272].

Юрист магазина, чью беседу с Сарой Пеннойер прервал своим внезапным появлением Дали, владел французским и попытался вмешаться, чтобы уладить конфликт. Но он не успел и рта открыть, как художник выскочил из кабинета, ринулся вниз по лестнице, пронесся мимо опешивших сотрудников и, воспользовавшись боковой дверью, вошел внутрь витрины «День». С громким воплем Caramba! Дали что есть мочи толкнул отделанную мехом персидского ягненка тяжелую ванну. Она опрокинулась, разбила огромную стеклянную панель и повисла над тротуаром Пятой авеню, застряв в зазубринах осколков. Художника вместе с ванной