Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

И что, мой caballero andante[62] тоже являлся La Belle Dame sans Merci[63], – полиморфной и разносторонней. Некто, кому эрос языка достался от природы. Я была для нее Ezbed-lana, это мое имя безраздельно принадлежало ей; оно был зарезервировано для этого необычного романа между двумя эмигрантками с разных континентов. Нет, я писала не себе; на сей раз у меня был реальный адресат.

Сейчас, садясь в переполненный вагон метро, я слышу, как меня зовут: Света, Сусанна, Светка, Светлана. Оборачиваюсь, словно в машине времени, и никого не узнаю. Я познакомилась со слишком большим количеством людей в разных разрозненных вселенных, поэтому я больше не связываю между собой имена и лица, они неосязаемо витают в пространстве, словно сложенные из бумаги снежинки на советских новогодних вечерах. Эти имена жили со мной, словно персонажи недописанных романов, которых едва набросали и бросили, прежде чем им удалось реализовать весь свой потенциал. Я пыталась сойти за свою в слишком большом количестве стран: в России, США, Испании, снова в России, снова в США. Вот и пришло время принять собственное «я» с его неприемлемым акцентом. Но когда же эмиграция окончательно кончится? Только недавно меня осенило, что это был не единичный переход границы, а путешествие длиной в жизнь, которое я не могла контролировать. Как будто внутри меня работал загадочный двигатель, который заставлял меня ходить зигзагами, словно шахматного коня. Виктор Шкловский писал в 1920-е годы, что он и его друзья все еще продолжали играть в игру по определенным правилам, – разыгрывая шахматную партию, – но мир вокруг них уже был вовлечен в куда более суровый театр проб, ошибок и произвола. Эмигрантка – дитя противоречий: жесткая и уязвимая, чрезмерно серьезная и заядлая мастерица маскарада, внешне скептическая, внутренне доверчивая. Никогда не бросавшая непринужденное «Я люблю тебя», но всегда мечтавшая произнести эти слова и сделать это со всей ответственностью. Порою – ясновидящая, а иногда умышленно слепая, увлеченная стремлением к будущему и страхами перед непогребенным прошлым той страны, которой уже не существует. После того как в вашей жизни, как и в моей, сбываются невероятные вещи, вы начинаете полагаться на исключения из правил и верить в собственную удачу. Это не самая лучшая затея. Эмигрантка – это трикстерша, которую легко обхитрить в ее же игре. Она клюет на мошеннические схемы-пирамиды счастья, и ее вновь и вновь обманывают, неважно, выглядит ли эта схема как идеальное гнездышко для представителей среднего класса, которое порой становится предметом ее зависти, с нежным лежанием в постели в обнимку, с меньшей долей писательства и большей долей жизни, или идеальное сообщество интеллектуалов в некоем месте с хорошим климатом, неплатонический симпозиум для женщин. Эмигрантка – легкая добыча как для невероятных приключений, так и для обещания безопасности и комфорта. Она – неудержимый игрок, который внезапно осознаёт, что уже не владеет правилами игры. Есть искушение превратить изгнание в метафору; изгнание из рая, изгнание в гуманитарные науки, изгнание в искусство.

Если вам довелось прибыть в Америку ребенком иммигрантов и посещать американскую школу, а затем и курсы писательского мастерства, то вам известен определенный жанр повествования об иммигрантском опыте на американском английском языке; ваши сочинения – прекрасно упакованный продукт, потому что иностранные товары, которые вы продаете, являются одомашненными и предназначены для целевой рыночной ниши. Иммигрант, приехавший в США во взрослом возрасте, навечно останется косноязычным и никогда не сможет избавиться от чужого синтаксиса. Вас одолевают смешанные чувства: чрезмерная благодарность к своей новой родине и признание собственной непричастности к ней, ваше смущение и ваш трикстерский задор. Упаковка метафор и опыта дается вам труднее; вы навеки запутались в паутине смешанных чувств, словно старые комедианты из буффонады. С одной стороны, вы порой чрезмерно увлечены своей второй родиной, вопреки всему; с другой стороны, вы слишком смущены собственной непринадлежностью; с третьей стороны, излишне многословны и благодарны за мелочи; с четвертой, очень щепетильны по отношению к мельчайшими деталям зарубежной жизни; с пятой стороны, неуклюжие и измотанные, хладнокровные и собранные; с шестой стороны, «такие душевные (эмигрантские) состояния все время обрастают дополнительными “передними конечностями”», – пишет набоковский хваткий эмигрант о своем менее успешном собрате-émigré Тимофее Пнине. Эмигрант – сороконожка («centipede») со множеством ноющих конечностей.

Когда мы, советские беженцы, прибыли в США из СССР, мы получили короткие и простые уроки хорошего американского английского: избегайте длинных русских предложений, не используйте слово «возможно» и безличные конструкции, не ходите вокруг да около, демонстрируйте свою агентность[64]. Вы несете ответственность за свои действия, поэтому просто скажите: «Я сделал то, то и то».

– Но в русском языке у нас есть пословица: «Я – последняя буква алфавита».

– Никаких «но», а также избегайте и пословиц. Их никто не понимает.

– Но может быть…

– И еще одно: никогда не пытайтесь шутить. Вы и так забавные.

Когда я пишу от лица различных персонажей, это помогает мне примирить мой русский и американский стили, по крайней мере на какое-то время. Зенита, Сусанна, Светлана – они застали меня врасплох. В этой книге они пересекаются, время от времени натыкаясь друг на друга. Вместе они рассказывают «коллективную историю» перехода от внутренней эмиграции к реальной эмиграции и иммиграции, историю двойной жизни и множества точек зрения. Жизнестойкость иммигрантов зиждется на забвении и стремлении к труду во имя нового начала. Чего же мы добиваемся, оглядываясь назад?

Я скучаю по Зените – дитю шестидесятых – так же, как скучаю по молодому смеху своей матери, замысловатой прическе, переполненным пляжам и забавным отцовским значкам «КЗБЗ» и «КИНО». Зенита, названная в честь космической футбольной команды, – та, кому не нужно эмигрировать. Ей нравилось быть юной пионеркой именно благодаря этому пугающему алкогольному дыханию неуклюжего пионервожатого, чьи дрожащие пальцы завязали слишком свободный узел на ее шее во время потрясающего ритуала посвящения. Маленькая Зенита стремилась сделать вид, что это не испортило ей день, это того стоило. И с того самого момента ей всегда хотелось улучшить систему изнутри, постараться сделать ее лучше, а не бросать. В девять лет Зенита без особого успеха пыталась стать хорошей фигуристкой, по крайней мере на паркетном полу в родительской комнате. Она мечтала отправиться в космос и построить второй дом на Красной планете, словно Аэлита, царица Марса[65].

В одиннадцать лет, проявляя некоторый интерес к иностранному д’Артаньяну, она все еще шла по стопам молодого Владимира Ульянова-Ленина в его подпольной деятельности и сочиняла множество тайных посланий, призывающих к новой революции, записывая их молоком из хлебной чернильницы. Нам всем понравилась эта история. В одном из своих подпольных укрытий или даже в царском застенке