Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

Ленин оказался без письменных принадлежностей. Все, что ему давали, – это каша, молоко и хлеб. Он ел кашу для восстановления сил, а затем делал чернильницу из хлебного мякиша и наливал в нее молоко. Он обмакивал палец в молоко и записывал важные революционные директивы, невидимые для тюремных охранников. Его адресат брал бесценную бумагу и приближал ее к пламени, чтобы прочесть. Пожалуйста, попытайтесь повторить это дома. Нам с Зенитой нравилось это революционное письмо белым по белому; вчерашнее молоко на пожелтевшей бумаге. И вот, когда вы подносите бумагу к газовой горелке (или пламени костра), то видите, как в середине страницы постепенно появляются дрожащие буквы с выжженными тенями.

Зенита преуспела в литературе и математике и даже получила почетную грамоту на детской математической олимпиаде. К четырнадцати годам в средней школе Зениту начал основательно раздражать ленинизм, и она решила искать «подлинного Маркса» за пределами нескольких заученных и предварительно усвоенных цитат из школьной методички. Когда она принялась грезить о марксистской революции, то невольно воспроизвела полемику между троцкистами и левыми эсерами приблизительно образца 1919 года. А затем последовало то «чрезвычайно важное и срочное классное собрание» в седьмом классе под председательством самого директора школы и в присутствии всего школьного совета. Это было публичное отречение от «изменников Родины» и их подельников. Причиной этого обязательного официального собрания стал отъезд из Советского Союза одного из наших учеников, Марка, семья которого собралась эмигрировать из Советского Союза в Израиль.

В подобных случаях настоятельно рекомендовалось проводить такого рода собрания, но наши местные руководители проявили необычайное рвение и инициативу. Классная руководительница попросила всех учеников, у которых в классном журнале в графе «национальность» значилось «еврей», встать и отречься от международного сионизма и космополитизма. В нашем классе было четыре или пять евреев и несколько скрытых евреев, которые в данном случае – не в счет. Первый ученик по фамилии Иоффе (я помню это как вчера) вызвался с энтузиазмом; поднялся еще до того, как подошла его очередь по алфавиту, и осудил сионистскую космополитическую западную пропаганду. Следующей была Светка Гольдберг (она же Зенита), числившаяся еврейкой. Она просто встала. И абсолютно ничего не говорила. Она стояла, сжав губы, словно партизанка. Возникла долгая неудобная пауза. Легкое волнение и шепот, но по большей части тишина. Директор и староста тоже хранили молчание. Они пытались говорить: «И?», «Ну?» – но потом прекратили. Все пребывали в тихом оцепенении на протяжении пяти или десяти минут. Это походило на чеховскую пьесу, разве что в разоренном саду не звучала скрипка.

Молчание продолжалось до тех пор, пока один из детей номенклатурщиков, высокий и симпатичный Миша, сын ректора университета и вовсе никакой не еврей, не поднялся со словами: «Я думаю, нам не следует так поспешно осуждать Марка: он просто послушный ребенок своих родителей, которые эмигрируют». Ни Зенита, ни Светлана не помнят, что было дальше. Только это заявление спасло всех и каким-то образом позволило школьным аппаратчикам сохранить лицо и закруглить собрание. В конце Светка-Зенита пожала Марку руку, и это сберегло его от горьких слез. Марк, кстати, вышел на связь спустя десять лет: он уже проживал в Канаде, где обучался на раввина. Он до сих пор помнит эту историю. Светка в тот самый момент могла подумать об эмиграции, в то время как Зенита твердо стояла за справедливость внутри страны. (Светка позабыла рассказать тебе эту историю? Она вечно забывает о значимых вещах.)

Зенита продолжает оставаться сосредоточенной. Попраны великолепные слова о справедливом обществе, мире, интернационализме и любви между народами! Пора снова делать записи молоком, белым по белому, но уже иного рода. Она стала посещать тайные собрания малочисленной группы местных диссидентов, которые читали нелегально ввезенные главы из книги «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына и еще более будоражащую книгу «Лолита» неизвестного писателя-эмигранта Владимира Набокова. (Светке об этом не говорили. Встречи проходили неподалеку от дома, где они жили, попасть туда можно было через их двор. Подруга Светки по литературному клубу, поэтесса Александра Нефёдова, она же Александра Смит, тоже отправилась туда, но поклялась хранить это в секрете от всех, в том числе от Светки.) Литературный стиль Набокова показался Зените чрезмерно витиеватым и перегруженным, на ее вкус, и тема была шокирующей, но отдельные пассажи были превосходными. Зе-ни-та не сумела дочитать Ло-ли-ту в ту ночь, когда ей позволили взять книгу домой. Она уснула, ее свидание на одну ночь с Набоковым оборвалось преждевременно. Она по-настоящему прониклась Солженицыным и попыталась разузнать больше о том, что пережила ее бабушка Соня в ГУЛАГе.

Зенита любила балтийские курорты, такие как Зеленогорск, завоеванный Советским Союзом в период Советско-финской войны, где до сих пор сохранились большие и богато украшенные загородные дома, построенные финнами и экспроприированные советской властью, которые придавали этому месту иностранный колорит. Там же находились протяженный песчаный пляж с дюнами и лабиринт с бесконечными клумбами, на которых красовались воодушевляющие лозунги из незабудок, одуванчиков, колокольчиков, хризантем. В отличие от Светки, она противилась тому, чтобы влюбиться в Сашу Б., сына полковника, который изучал французский и приторговывал из-под полы, обмениваясь товарами с туристами из Финляндии.

Зенита не могла влюбиться в того, кто не читал Пастернака и еще меньше знал о Марксе и прибавочной стоимости. Это для Светки движущей силой было то самое приключение свободы, а порой и просто приключение, в то время как Зенита находилась в поиске настоящей любви. Она была готова ее дожидаться. Коктебель очаровал ее пурпурным туманом и сапфическими[66] холмами. Она приобрела фотокамеру «Зенит» и сделала великолепные кадры, запечатлев коктебельские заборы и тени, ложившиеся на нее и ее друзей на волнистом песке. Она закусывала воблой и выслушала множество разговоров о выезде, где под словом «выезд» подразумевался отъезд навсегда.

Она слушала внимательно, но уже познакомилась с Юрой, своим однокурсником по специальности математическая лингвистика в педагогическом институте. Поначалу он был робок, и она не была уверена, воспринимает ли он ее всерьез. Она опасалась, что его могла соблазнить Ирка Сидорова, дочка профессора права с солидными связями. Но тут Юра приехал в Коктебель, она увидела его как раз в тот момент, когда собиралась встать в очередь за пивом и воблой, и спросила: «Простите, кто следующий?» – «Я следующий, – негромко произнес он. – За тобой». У Юры было множество личных чаяний и амбиций, он собирался обучаться математической лингвистике, чтобы освоить космическую связь или как минимум изучать альтернативные модели Вселенной посредством семиотики, как это было впервые сделано в Тартуском университете в Эстонии. Он был высокого роста, с бликующей ямочкой на щеке и