Ребята, нас обманули! (Жизнь в рассказах) - Светлана Юрьевна Бойм

с серьезным выражением серых глаз. В те дни было совершенно не в моде говорить что-либо откровенное, но я могла бы себе вообразить (ведь я не делала этого сама и не имела представления о том, каково это), я могла лишь догадываться, что они действительно тихонько шептали друг другу «Я люблю тебя» на фоне мерцающих волн. А может, им вовсе и не нужны были ни мерцание, ни слова. Но они совершили то, что совершили, отбросив в сторону преграду иронии.

Разумеется, Зенита на сдержанной церемонии во Дворце бракосочетаний вышла замуж за Юрочку, а позже страдала от нескончаемых упреков со стороны его беспощадной матери-еврейки. Поначалу она никак не могла поладить со свекровью, но потом они обзавелись отдельной однокомнатной квартирой, бог знает благодаря каким связям.

Примерно через год они совершили свадебное путешествие по Крыму от Коктебеля до Бахчисарая, до Чуфут-Кале, тайных городов караимов. Караимы были мистическими и мистифицирующими; временами они стояли на том, что являются исконными и наиболее аутентичными иудеями, а в других случаях, когда быть евреями оказывалось невыгодно, они утверждали, что не являются таковыми. Таким образом, они не платили «еврейские» подати русскому государю и не преследовались нацистами во время Второй мировой войны. От них сохранились впечатляющие надгробные камни с осыпающимися буквами на иврите и патиной забытого прошлого. (Но это уже совсем другая история.)

Первая фотокарточка: Зениточка стоит в своем откровенном польском бикини, а Юра застенчиво склоняется и крепко прижимает ее к своей волосатой груди. Вторая фотокарточка: караимские камни, расходящиеся трещины вокруг буквы «хей». В застойные 80-е разговоры об эмиграции превратились в шумовой фон для многих еврейских семей. Но мать Юры имела допуск[67] и не могла получить выездную визу, а без нее они не стали бы уезжать. В самом деле? Может, обсудим? Нет, об этом не может быть и речи. По какой-то причине Зенита никогда интуитивно не стремилась к отъезду. Она не любила работу школьной учительницы математики и продолжала свои небольшие писательские эксперименты: короткие документальные рассказы из жизни ленинградских дворов, стихотворения в прозе о кроваво-багряных осенних листьях, танцующих на электрических проводах, и розовоперстом полярном сиянии. Она прекратила писать стихи, как только родился маленький Боря.

А потом наступила гласность, за которой последовала перестройка, и жить, по словам Маяковского, стало веселее. Зенита увидела те книги, которые читала только в самиздате, в полуофициальном ходу, и была готова стать активным участником переходного периода. Казалось, что ее былая внутренняя эмиграция теперь подготовила ее к открытой общественной жизни. В августе 1991 года она вышла на Дворцовую площадь, чтобы встретиться лицом к лицу с танками. В девяностые годы она посещала множество общественных дискуссий и даже опубликовала свои журналистские работы и фотоснимки. Учить школьников становилось все интереснее, хотя платили за это все меньше и меньше.

Но по мере того как 1990-е пошли на спад, после 1996-го Зенита стала переживать что-то вроде кризиса среднего возраста. Боречка в школе с нуля начал заниматься бизнесом, Юра казался отчужденным и утомленным, а она все реже обращалась к написанию своих сочинений. Да, они замечательно отдыхали за границей, в Европе и даже в Турции, но они были там лишь туристами, узнавая больше о самих себе на фоне отлично подходящих для семейных фотоснимков пейзажей.

Примерно в то же время, ориентировочно в 1998 году, Зенита познакомилась с приглашенным профессором из Америки, гламурной Сусанной-Светланой, которая немного походила на нее, разве что ее походка была совершенно другой. Она держалась как человек, которому необходимо оставлять вокруг себя свободное пространство, ни на кого не опираясь, двигаться по своему пути. Но и в ней было нечто бесприютное. Она путешествовала налегке, настораживалась, когда незнакомцы называли ее Светкой, и отказывалась добавлять к своему имени какой-либо уменьшительно-ласкательный суффикс. Но Зенита чувствовала, что Светлана жила в магическом расширяющемся мире. Ее старомодный ленинградский русский с иноязычной интонацией превращал каждую фразу в повисающий в воздухе вопрос. Ей и в голову не приходило спросить Светлану, счастлива ли она в любви. Было очевидно, что она встала на жизненный путь с большой буквы «П».

В тот вечер Зенита, как обычно, разругалась со своим сыном Борькой, который притащил домой очередные новые «бренды», она оставила Юру смотреть тревожные новости по телевизору, надела югославский халат, а затем легла, повернувшись лицом к стене со старыми желтыми обоям в своей советской спальне, размышляя о том, каково это – быть Светланой и засыпать в чужеземной комнате, окрашенной в «тосканский красный»[68]. Она немного поплакала о своих потенциальных жизнях, но потом посчитала овец, как наставляла ее мать: «Посчитай овец и представь их: раз, два, три, белая, серая, черная…» – и уснула, прильнув к любимому телу Юры. С утра Зенита нанесла крем вокруг глаз, чтобы скрыть синяки. Ведь синяки – это просто часть жизни.

Зенита осталась стойкой и сильной. Порой она с упреком и недоверием смотрит через мое плечо, когда я смотрю в потолок, позволяя гневным коротким замыканиям мыслей превозмочь мои лучшие идеи и искорки чуда посреди разбросанных книг и фольги от шоколадок. «Ты та, кому достались все наши возможности…» В глубине души я знаю, что Зенита права, и без нее эта книга никогда не была бы написана. Светлана Бойм – ученая и писательница – судя по всему, та из нас, которой удалось преуспеть больше остальных, но следы других девочек с недописанными судьбами время от времени просачиваются в ее упорядоченную прозу. На протяжении некоторого времени Светлана умудрялась дирижировать всеми нами в формате экспериментальной симфонии. Она восприняла этот синкопический опыт изгнаннических чувственных деталей, жизни, лишенной синтеза, сопротивляясь ослепляющим идеологиям и реди-мейдовому административному мышлению и никогда не прекращая исследовать новые пункты назначения для эмиграции.

Но тут непостоянная Фортуна сыграла злую шутку. Сначала Светлана случайно сломала ногу на берегу реки Чарльз. Она сделала множество фотоснимков игривых теней на покрытой волнами поверхности реки и задалась вопросами: что же на самом деле сломалось внутри нее и какой фантомной конечности она лишилась? Она, как всегда, решила сыграть в легкомыслие, предаться со-творчеству с бедой и не делать из своего кризиса среднего возраста чего-то большего, чем следует. А потом ее многолетний американский брак сломался – так же внезапно, как и конечность, – и это каким-то образом оказало воздействие на саму основу ее личности. Она усвоила такой парадокс: для приключений, сопряженных с мобильностью, необходим крепкий и устойчивый костяк. Мобильность и безопасность обеспечивают одни и те же суставы. Бо́льшую часть своей жизни она пыталась преодолеть