Все хорошо, мам - Елена Безсудова

– Что это? – встревожилась Анастас. – Слезы?

– Молоко. Я давно не кормила. И съела мороженое. Оно жирное. Вот молоко и полилось.

Анастас провела рукой по мокрым пятнам.

– Можно попробовать?

Скрестив руки, я стянула футболку. Грудь разбухла, голубые вены тянулись к светлым ореолам вытянутых младенцем сосков. Их них текли бежевые струйки. Анастас осторожно провела языком по каждому.

– Сладкое. Странно пахнет. Мама никогда не кормила меня грудью.

Анастас прижалась ко мне и тяжело задышала. Ее слезы смешивались с молоком и устремлялись вниз по животу.

– Я иногда просила ее рассказать, какая я была маленькая. А она не могла, потому что не помнила. Не помнила. Меня. Моих первых шагов. Первого слова. Жаловалась только, что я много какала. Я как-то нашла фотографии – мама со мной на руках, такая счастливая, придерживает мою голову в платочке, чтобы лицо лучше было видно в объектив. А на обороте дата – за год до моего рождения. Я спросила, что за фигня. Она рассказала, что на фото – не я. У них с папой до меня была девочка. Она умерла в три месяца от пневмонии…

– Они любят нас так, как могут, не стоит требовать чего-то большего. Они просто не умеют по-другому.

Я стала убаюкивать хрюкающего Анастаса, как Веру. Я гладила ее по влажным от ночной жары волосам и целовала в холодный потный лоб. Шептала, что это тоже любовь. Настоящая, земная, со всеми ее уродливостями, а не та, о которой поют поэты. Я говорила и говорила, а потом молчала, пока Анастас не заснула под стук моего сердца.

Я освободилась от ее тяжелого тела и в одних шортах вышла с сигаретами на балкон. Ослепила мрачный мир зажигалкой, затянулась и выдохнула дым в остывающее ночное небо. Напротив, в оранжевом окне сосед смотрел в наши окна и дрочил.

* * *

Когда я проснулась, Анастаса уже не было. Она уехала готовить к выступлению Грея веранду на горе с сумасшедшим, по ее словам, видом на город. Рядом дремала Фрида. Увидев, что я зашевелилась, она подняла голову, зевнула и дыхнула на меня тухлятиной.

Грудь сильно болела, и я довольно долго сцеживала молоко, стоя под душем. Собака с интересом наблюдала, как я сжимаю ее пальцами и тонкие бежевые струйки смешиваются с водой. Интересно, у нее были когда-нибудь щенки.

Я осмотрела себя в большое зеркало, мягкое тело родившей женщины, повернулась спиной – ссадины еще не зажили. Но я не могу попросить Мастера бить меня нежнее. Иначе не будет никаких ощущений. Мы познакомились с ним три года назад. Раз в неделю я отпрашиваюсь с работы прямо с утра, бабка ведь не отпускает меня на ночь, и мы уезжаем в его загородный домик с глухим забором. Там он истязает и насилует меня. Связывает руки за спиной и бьет кожаной плеткой с металлическим шариком на конце. Я кричу на всю деревню и знаю, что никто не услышит – кроме нас там никого нет. Я люблю Мастера. Он никогда не делает мне больно случайно. И он дал мне Веру.

В двенадцать у меня была назначена встреча у Саграда Фамилия. Анастас оставила на столе йогурт и хлебцы, но я так волновалась, что не могла проглотить и кусочка. Вспомнив, что рыбин гостеприимная хозяйка купила на последние евро, я положила несколько синих купюр на полку с Бродским, придавив их гранатовой пепельницей.

Я пыталась удлинить ресницы тушью, но не могла – тряслись руки. Я нашла в помойном ведре среди вчерашних рыбьих костей два довольно приличных бычка и выкурила их один за другим на балконе. Я села на пол, подтянула к себе Фриду и уткнулась в ее пахнущий псиной лоб.

– Собака, все хорошо, все хорошо, собака.

Я вышла из милого дома Анастаса, который уже облепили строители с ведерками с краской, но вспомнила, что забыла дурацкие валенки. Пришлось возвращаться. Я бежала к метро с неудобным пакетом в руках, и мне не хватало воздуха. В глазах плыли темные круги. В животе сжался клубок тошноты, по спине струился ледяной пот. Я вышла из подземелья и оказалась в тени главного монстра Барселоны. В его прохладе старались задержаться и раскаленные автомобили, и туристы. Саграда Фамилия напоминал сожженные свечи. Подъемные краны замерли в ожидании нового поворота в мировой истории.

Я глянула на часы – ровно двенадцать, и стала всматриваться в прохожих, в одинокие фигурки у подножия здания. Я вся превратилась в одно стучащее сердце.

– Аннуля! – Я услышала ее голос, он совсем не изменился за эти годы, и обернулась.

Навстречу мне приближалось солнце. Солнце, которое так жестоко отняли у меня двадцать лет назад.

Мама вцепилась в меня и зарыдала на всю площадь. Мы стояли обнявшись, прохожие с недоумением оборачивались.

Я не могла плакать.

– Господи, Аня, – мама наконец обрела дар речи. – Я уехала, потому что не могла жить с твоим отцом и его ужасной матерью. А ты так на нее похожа – вылитая Антонида!

Я смотрела на ее красивое лицо в мелких морщинках и не могла поверить, что она такая старая. Сделала короткую стрижку. Стала блондинкой. Ростом ниже меня. Или совсем не изменилась? Двадцать лет стерлись, будто их и не было. Для души не существует времени.

Мама снова заплакала, заметалась, по-бабьи закрывала рот рукой в тонких золотых браслетах. Тыкала в меня заграничными пакетами и восхищалась валенками. Я стояла как истукан. Наконец мы решили, что нам надо сесть и выпить кофе.

Она делала заказ и просила стейк прожарки медиум велл, я же не могла есть совсем и просто смотрела на нее, чтобы помнить еще долго. Мама рассказывала про свою семью, про работу в банке, про какие-то пышные кусты, которые она вырастила этим летом в своем Вифлеемском саду.

Я не могла вымолвить ни слова. Я вспомнила, что в моем детстве у нее был розовый халат в черных розочках. И запах, медовое молочное тепло. Я хотела положить голову ей на колени и лежать так вечно, гладить пальцем розочки.

И чтобы не было этого предательства.

– А вот, смотри, Алик с дочками сняли про меня фильм, подарок на день рождения. – Мама достала телефон и нажала стрелку, чтобы продемонстрировать видео. Фотографии мамы и всех ее увлечений – люстры с каплями хрусталя, декоративные гномы у нарядного дома, стриженые туи, медовики и чизкейки. «С днем рождения!» – кричат ей домашние и чокаются изящными бокалами. Ее идеальная семья. В которой не