Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной русской церкви: исторический очерк и жития сих подвижников благочестия - Иоанн Ковалевский

Вследствие особенностей древнерусской жизни этот подвиг нашел для себя особенно благоприятные условия для своего развития, почему во второй половине XVI в. в Русской земле было уже много храмов, в которых почивали святые мощи прославленных Церковью юродивых, или которые были построены во имя их. Новгород славил Николая Кочанова и Феодора, Михаила Клопского и Иакова Боровицкого, Устюг – Прокопия и Иоанна, Ростов – Исидора, Москва – Максима и Василия Блаженного, Калуга – Лаврентия, Псков – Николу Саллоса. Время Иоанна Грозного было особенно благоприятно прославлению юродивых[246]; со смертию же Иоанна Блаженного Московского (1589) количество юродивых в Русской земле заметно уменьшалось, только немногие из них достигли прославления[247]. «Появляются они иногда и теперь» – замечает И.И. Срезневский в своем рассуждении о юродивых и к числу таких истинно юродствующих, прибавим, несомненно принадлежит почти современная нам, недавно почившая, 30 января 1884 года, раба Божия, благочестивая Пелагия, Христа ради юродивая, подвижница Серафимо-Дивеевского монастыря Нижегородской губернии Арзамасского уезда. Читая «Сказания» о ее жизни, подвигах и прозорливости[248], с ясностью убеждаемся, что и теперь милосердый Господь по временам воздвигает сих чудных ревнителей жизни по Боге. Подвиг юродствовавшей о Христе Пелагии всецело проникнут тем духом, теми свойствами, какие мы видим в древних сего рода подвижниках; ее чрезвычайное самоотвержение, ее глубокое смирение, ее слезные молитвы за своих ближних, ее дар прозорливости, – все это с ясностью говорит, что и она принадлежит к сонму тех истинных подвижников христианского благочестия, о которых мы здесь говорили. Лишенная, по-видимому, разума человеческого, она прозревала в тайны сердец человеческих, предрекала будущее, врачевала недуги телесные своим словом или прикосновением – и многих из своих современников избавляла от немощей духовных своими вразумлениями и наставлениями.

Призвание к подвигу юродства чувствовалось Пелагиею с юного возраста, но окончательно она утверждается в сем необычном пути к жизни, во время поездки своей, вместе с мужем и материю в Саровский монастырь, к прославленному на всю Россию подвижнику старцу Серафиму. Благословив мать и мужа Пелагии Ивановны, он отпускает их и, оставив ее у себя, беседует с нею подряд около 6 часов. О чем они столь долго беседовали, это осталось тайною между ними. Отпуская ее, он, в виду матери и мужа, пришедших ее разыскивать, поклонился ей до земли и с просьбою сказал ей: «Иди матушка, иди не медля, в мою то обитель, побереги моих сирот-то, многие тобою спасутся и будешь ты свет миру», – и при этом дал ей четки. Последствия показали, что прозорливый старец, Саровский подвижник Серафим, поручал молитвам и заботам юродивой подвижницы основанную им Дивеевскую обитель. Тайная продолжительная беседа духовная с дивным старцем имела решительное влияние на дальнейшую ее жизнь. После этого «с молитвенными всенощными подвигами Пелагия Ивановна стала соединять и подвиг юродства Христа ради, – и как бы с каждым днем теряла более и более рассудка»: бросила мужа и его дом, стала бегать по улицам города от церкви до церкви; все, что ни давали ей из жалости, или что ни попадало ей в руки, все уносила она с собою и раздавала нищим. «Муж, бывало, поймает ее, бьет чем попало»; морит голодом и холодом, а она не унимается и твердит одно: «Оставьте, меня Серафим испортил». Неоднократно подвергали ее телесным наказаниям и заковывали на цепь; но она не переставала «безумствовать». Однажды отправили ее на богомолье в Задонск и Воронеж к святителям Тихону и Митрофану, – «не исцелится ли она?». Арзамасские богомолицы зашли с нею к преосвященному воронежскому Антонию, известному своею подвижническою жизнью. Ласково принял их владыка; благословил и отпустил, а к почитаемой ими безумной Пелагии обратился с словами: «А ты, раба Божия, останься». Три часа беседовал он с нею наедине. Бывшие тогда с нею спутницы, – как впоследствии сами они рассказывали, весьма разобиделись на это и толковали между собою: «Что уж больно он занялся с нею? чай, и мы не беднее ее; тоже может сделать пожертвование». Прозорливый владыка узнал их завистливые и нечистые мысли; и, провожая Пелагию, говорил ей: «Ну уже ничего не могу говорить тебе более. Если Серафим начал твой путь, то он же и докончит». Затем, обратившись к ее спутницам, сказал: «Не земного богатства ищу я, а душевного».

Мать Пелагии, видя, что ее дочь не «вразумилась» и после того, как сходила «на богомолье» к Воронежским святителям, снова обратилась к старцу Серафиму за молитвою и наставлением. «Как это можно? – воскликнул старец, услышав о цепях, на которые сажали юродивую. – Пустите, пустите, пусть она по воле ходит, – а то страшно будете наказаны Богом». Начала было оправдываться напуганная мать, что у этой безумной есть еще сестры, которых нужно выдавать замуж: «Ну, зазорно им с дурою-то. Ведь и ничем то ее не уломаешь: не слушает. А больно сильна; без цепи-то держать, с ней и не сладишь. Возьмет это, да с цепью-то по всему городу и бегает; срам да и только». Невольно рассмеялся старец Божий, услышав, по-видимому, столь справедливые и резонные оправдания матери и сказал: «На такой путь Господь и не призывает малосильных, матушка; избирает на такой подвиг мужественных и сильных духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет». После этого дали ей свободу. По целым ночам она молилась Богу под открытым небом, на погосте одной церкви (в Арзамасе), с воздетыми горе руками, со многими воздыханиями и слезами, а днем юродствовала, бегала по улицам, едва прикрытая лохмотьями. Так она провела четыре года. В 1837 году, уже по кончине старца Серафима, она, по особенному устроению Божию, нашла убежище в Дивеевской обители и оставалась в ней до самой своей блаженной кончины. И зажила юродивая, – продолжает «Сказание», – в Дивееве, – но не радостною жизнью... Приставили к ней сначала одну молодую, но до крайности суровую и бойкую девушку, которая так била ее, «что смотреть нельзя было без жалости». А юродивая Пелагия не только не жаловалась на это, но и радовалась такой жизни. Она сама как бы вызывала всех в общине на оскорбления и побои себе; по-прежнему безумствовала, бегала по монастырю, бросая камни, била стекла в кельях; колотилась головой и руками об стены монастырских построек. В келье своей бывала редко, а большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидела или в