Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной русской церкви: исторический очерк и жития сих подвижников благочестия - Иоанн Ковалевский

яме, выкопанной ею же самою и наполненной всяким навозом, который она носила всегда в пазухе, или же в сторожке в углу. Всегда летом и зимою ходила босиком, становилась нарочно ногами на гвозди и прокалывала их насквозь и всячески старалась истязать свое тело. В трапезу монастырскую не ходила никогда, и питалась только хлебом и водою, да и того иногда не было. Случалось, что когда вечером проголодается и пойдет нарочно по кельям тех сестер, которые не были расположены к ней, просить хлеба, те вместо хлеба давали ей толчки и пинки. Возвращалась домой и здесь послушницы встречали ее побоями.

Далее рассказы о жизни Пелагии Ивановны в Дивееве ведутся со слов сподвижницы ее Анны Герасимовны, жившей с ней вместе. Здесь изображаются ее подвиги еще более суровые, чем в каких она упражнялась, живя в миру: говорится о ее нищете и нестяжательности, всенощном бодрствовании, покорности, терпеливости, нелицеприятии и других добродетелях. Здесь же передается ее подвиг ревности по правде «в свое время возбудивший много говора по чрезвычайно резкому проявлению этой ревности в известной многим Дивеевской истории». Приведенная составителем «Сказания» выдержка из письма в Бозе почившего святителя Филарета Московского к первенствовавшему члену Святейшего Синода, митрополиту Исидору и последующие распоряжения высшей церковной власти показывают, что правда была на стороне подвижницы и она в этом подвиге исполнила долг заботы о «сиротах» (инокинях Дивеевского монастыря), порученных ей от знаменитого Саровского подвижника[249]. Из повествований, относящихся к сему периоду жизни Дивеевской подвижницы, приведем сказание о даре слез, где выясняется между прочим и то, на какие далекие пространства простирается духовный взор у этих, по мнению мира, лишенных ума. «Дар слез был у Пелагии Ивановны замечательный, но прежде она плакала более тайком... А года вот за четыре до смерти своей, как слышно стало, что у нас творится на Руси, какие беззакония, то уж как – сердечная, бывало, плакала-то, и уже не скрывалась, и почти не переставала плакать. Глаза даже у ней загноились от этих слез. «Что это значит, матушка, говорю я, что ты все так страшно плачешь?» – «Эх, Симеон (так звала она свою подругу по келье), – говорит она, – если бы ты знала все это! Весь бы свет теперь заставила плакать"». В «Сказании» передается о многих разительных случаях прозорливости Дивеевской подвижницы, действенности ее молитв, даре исцелений.

Около двадцати лет прожила таким образом в Дивеевском монастыре блаженная Пелагия, юродствуя и претерпевая всякие злострадания и поношения. Но свет благодатных даров, в ней обитавших, все более стал сиять и привлекать к ней внимание и уважение людей. В Дивеево к ней стал стекаться народ со всех сторон, люди разных званий и состояний, – все спешили увидеть ее и услышать от нее мудрое слово назидания, утешения, совета духовного, или обличения и укора, смотря по тому, что кому потребно. И юродивая, имея дар прозорливости, говорила всякому, что для него было нужно и душеспасительно, – с иным ласково, а с иным грозно; иных же вовсе отгоняла от себя и бросала в них камнями, других жестоко обличала.

«Таковы сказания о блаженной старице Пелагии, – заключает списатель ее жития, – собранные нами от лиц, самых близких к ней. Мы старались сохранить, по возможности, подлинные слова этих лиц и их воззрения на великую подвижницу. При помощи их сказаний восстает пред нами во всем нравственном величии эта необыкновенная страдалица, эта немыслимая почти в наше время Христа ради юродивая, эта чудная прозорливица... Она берегла и сберегла их (сестер Дивеевской обители, порученных ей старцем Серафимом) для вечности. Бережет и теперь, без сомнения, своею молитвою к Богу и своим ходатайством пред Ним.

Достопочтенный проповедник в своем надгробном слове, при отпевании блаженной Пелагии, между прочим говорит: «Прощаясь с нашей дорогой Пелагией Ивановной, помолитесь Господу Богу, чтобы ее строгие иноческие подвиги, которыми ознаменовала она жизнь свою, пребыли и для нас образцом пламенной любви к Богу и к ближним и примером истинной заботливости о нашем собственном спасении и спасении наших ближних; а ее беспримерное юродство, соединенное с величайшим самоотвержением, напоминающее нам древних великих подвижниц христианства, да утвердит в наших сердцах уверенность, что и в наши времена, по-видимому, скудные верою и благочестием, Премилосердый Господ воздвигает в наше назидание и утешение великих подвижников и подвижниц веры и благочестия»[250].

^ Глава II

Как рано появились на Руси мнимо-юродивые и меры духовной и гражданской власти против них; не всегда преследования светской и духовной власти достигали в этом отношении желанной цели: рациональный способ борьбы с этим злом – религиозно-нравственное просвещение русского народа. – Современные нам лжеюродивые по свидетельству «исповеди» одного из раскаявшихся мнимо-юродивых

Что касается вопроса, как рано на Руси явились мнимоюродивые, то на это нужно сказать: если вообще имеем мало сведений о характере христианства древней Руси до XVI века, то и на этот вопрос не встречаем прямых указаний. Естественно полагать, что неблагоприятные условия древнерусской жизни, невысокий уровень просвещения, способствовали тому, чтобы существовали мнимо-юродивые и в более ранний период Руси (до XVI века). О позднейшем времени, начиная с XVI века имеем ясные указания, как об этом говорит наш историк, преосвященный Филарет: «В XVI столетии на трудном пути юродства много являлось путников, но являлись и неосторожные, ко вреду себе и к посрамлению святого пути»[251]. Иоанн Грозный во втором послании к Собору жаловался, что «лживые пророки, мужики и женки, и девки, и старые бабы бегают из села в село, нагие и босые, с распущенными волосами, трясутся и бьются, и кричат: святая Анастасия и святая Пятница велят им»[252]. В следующем затем столетии о таких лжеюродивых патриарх Иосаф I писал в своем указе 1636 года: «Инии творятся малоумии, а потом их видять целоумных; а инии ходят в образе пустынническом и во одеждах черных и в веригах, растрепав власы; а инии во время святого пения в церквах ползают, писк творяще, и велик соблазн полагают в простых человецех»[253]. Несколько позже злоупотребления в этом отношении достигли крайних пределов, так что патриарх принужден был запретить пускать в церкви юродивых. «Понеже, – сказано было в окружной грамоте 1646 года, – от их крику и писку православным христианам божественного пения не