От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

Железнодорожный нарратив

Особая разновидность нарратива цепочки поставок – железнодорожный нарратив, определяющий структуру некоторых африканских и азиатских романов, таких как «пенджабская трилогия» Мулка Раджа Ананда («Деревня» [The Village, 1939], «По черным водам» [Across the Black Waters, 1940], «Меч и серп» [The Sword and the Sickle, 1942]), роман в стихах «Человеческая панорама» (Memleketimden İnsan Manzaraları, 1938–1950) Назыма Хикмета и «Тростинки Господа Бога» Усмана Сембена (Les bouts de bois de Dieu, 1960). Ни в одном из этих романов железная дорога не выходит за пределы (формирующейся) нации, поэтому охват такого повествования у́же, чем у нарратива цепочки поставок. Тем не менее поезда и железные дороги в романе этого типа помогают поместить персонажей в более широкий контекст, протягивая нити между ними и их незримыми соотечественниками в воображаемом сообществе литературной нации или выступая в качестве спорных территорий между колонизаторами и колонизируемыми.

Как и цепочка поставок, железная дорога пришла в литературу третьего мира из западного романа. Символические смыслы железной дороги в литературе XIX века хорошо известны: наступление новой эпохи, покорение человеком природы, опасность и катастрофа (классический пример – «Анна Каренина» Льва Толстого). На страницах художественного произведения поезд впервые появился в Великобритании, где его и изобрели. Пейзажи, мелькающие за окном, равно как и возможность контакта между людьми противоположного пола, разного социального происхождения и политических убеждений в тесном пространстве купе, коридора или вагона-ресторана, верно служили романистам с середины XIX века, когда в большинстве стран Европы и Северной Америки путешествовать поездом стало обычным делом[272].

В первой половине XX века, с рождением пролетарского романа, оформился новый тип железнодорожного нарратива, сосредоточенного не столько на находящихся в поезде пассажирах, сколько на труде, жизни и борьбе, связанных с железной дорогой. Рабочие, прокладывавшие железнодорожные пути, машинисты, афроамериканские проводники пульмановских вагонов и их семьи – у всех были свои истории и горести, своя жизнь, легшая в основу многих произведений, особенно североамериканской литературы. Профсоюзы железнодорожных работников относились к числу самых влиятельных в Америке, а железнодорожные забастовки, в том числе Великая железнодорожная стачка 1877 года, Пульмановская стачка (1894), стачка на Центральной железной дороге Иллинойса (1911) и стачка на железной дороге Гарримана (1915), изображены в книгах Александра Сэкстона «Центральные земли» (The Great Midlands, 1944) и Говарда Фаста «Американец: легенда Среднего Запада» (The American: A Midwestern Legend, 1946)[273]. К североамериканскому варианту изначально буржуазного повествования о поезде можно добавить советскую разновидность – повествование о бронепоезде. Путь бронепоезда – приметы Гражданской войны и эффективного средства для передвижения войск и агитации – определяет траекторию нескольких произведений о Гражданской войне, прежде всего «Бронепозда 14-69» (1922) Всеволода Иванова, но отголоски этого жанра звучат и гораздо позднее – в «Докторе Живаго» (1957) Бориса Пастернака. Романисты третьего мира, такие как Мулк Радж Ананд и Усман Сембен, опирались в первую очередь именно на эту более воинственную североамериканскую и советскую пролетарскую традицию.

Когда железные дороги добрались до колониального мира, они обрели новые функции, в частности функцию контроля над колонизированным населением[274]. Появление поезда в романе третьего мира тоже привело к функциональному преобразованию его символических смыслов. В строительстве нации – в буквальном смысле – для африканской и азиатской прозы он значил гораздо больше, чем это было возможно в первом или втором мире. В романах, от «Кули» (Coolie, 1936) Мулка Раджа Ананда до «Пшеничного зерна» (A Grain of Wheat, 1967) Нгуги Ва Тхионго, железные дороги физически скрепляют территории колониальных и постколониальных наций, соединяя отдаленные провинциальные города с крупными административными центрами и давая персонажам и проблематике романа возможность переместиться с периферийного и провинциального уровня на общенациональный. Если говорить о поэтической эпопее Назыма Хикмета «Человеческая панорама», повествование в ней структурировано несколько иной, но тоже символической географией – географией железной дороги, тянущейся от старой столицы, Стамбула, до новой, Анкары. Эту символическую географию обогащают периодические остановки и реплики пассажиров, касающиеся окружающего пейзажа.

Хикмету удается нарисовать подлинный микрокосм турецкого общества накануне Второй мировой войны – от пассажиров третьего класса в купе номер 510 обычного поезда до представителей высшего общества и среднего класса, путешествующих экспрессом. Этот механизм классификации направляет пристальное внимание поэта к биографиям пассажиров, а через них и к истории Турции после обретения независимости. Однако обилие персонажей выполняет и другую функцию. «Человеческая панорама», основополагающий нарратив рождающейся нации, одержима задачей невиданного размаха – показать народ республиканской Турции, как в социальном, так и в национальном смысле слова. Ненасытное стремление эпопеи стать поистине народной проявляется и в перечислении персонажей по алфавиту, и в первоначальном ее названии – «Энциклопедия знаменитых людей» (эти «великие люди» – домохозяйки, солдаты и тринадцатилетние работницы текстильных фабрик):

По лестнице спускается женщина в чадре.

Толстая,

Адвие-ханым.

Родом с Кавказа.

В 1311‑м болела сыпным.

В 1318‑м вышла замуж.

Детей рожала,

обед варила,

белье стирала.

И знает она:

когда умрет,

накроют гроб ее дети —

недаром зять у нее имам! —

шалью из султанской мечети.

На лестнице

солнца свет,

зеленого лука пучок

и один человек —

ефрейтор Ахмед.

В Балканскую войну Ахмед воевал,

в Первую мировую воевал,

с греками воевал.

Всем известна его поговорка:

«Держись, брат, скоро конец».

Поднимается девчонка,

работница с чулочной,

проспект Топхане, Галата, —

зовут Атыфет.

Тринадцать лет[275].

Образ поезда не единственное средоточие формирующейся нации и воображаемой солидарности. В некоторых романах третьего мира поезд, как и цепочка поставок, выступает спорной территорией между колониальными властями и колонизированным народом. Это пространство угнетения и вместе с тем освободительной борьбы, в обоих случаях способствующее становлению сознания. Двойственность железной дороги в полной мере отразилась в «пенджабской трилогии» (1939–1942) Мулка Раджа Ананда, романе воспитания, повествующем о пути Лалу Сингха, который покидает родную индийскую деревню, попадает сначала в окопы Первой мировой, затем в немецкий плен и, наконец, вновь возвращается в Индию[276]. На важную роль поезда в трилогии указывает уже первая фраза «Деревни» (1939), ее первого романа: «Нихал Сингх вышел из здания вокзала в Нандпере, передвигая крепкие ноги, онемевшие за десять миль пути от районного центра Манабада в переполненном вагоне третьего класса»[277].

Нихала Сингха встречает главный герой трилогии, его сын Лалу Сингх, и между ними сразу разгорается спор о достоинствах поезда, в данном случае олицетворяющего современность. Принадлежа к глубоко патриархальному и суеверному обществу, Нихал Сингх видит в поезде воплощение дьявола, машины, придуманной англичанами для уничтожения традиции и всего святого. Его сын, из‑за нонконформизма вскоре изгнанный из родной деревни, склонен скорее восхищаться техникой. Эта полемика с самого начала задает символическое значение поезда как машины капиталистического колониализма, разрушающей традиционное общество, но в то же время способной освободить его бунтарски настроенных членов, таких как Лалу Сингх, от вездесущих ограничений.

Хотя действие второй книги трилогии, «По черным водам» (1940), большей частью разворачивается за пределами Индии (так что перед нами одно из немногих изображений Первой мировой войны глазами многочисленных британских колониальных подданных, служивших в армии), мотив железной дороги никуда не исчезает. Центральный персонаж, Лалу Сингх, проделывает бо́льшую часть пути на западный фронт именно в вагоне поезда. Поезд идет через провинции Франции и Бельгии, проезжает города и останавливается у перронов, и первые впечатления о жизни в Европе сипаи, только что набранные в Индии, получают из окна