От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

двигающим сюжеты Надин Гордимер, Орхана Памука, Салмана Рушди и других авторов современного мирового/постколониального романа. Железные дороги – там, где им на смену не пришли автомобили, автобусы или самолеты, – тоже перестали играть столь важную роль в формировании нации. Пока тянулась холодная война, заграничные утопии потеряли былую привлекательность – как в жизни, так и в литературе. Красные звезды над третьим миром – советская, а затем китайская и кубинская – начали меркнуть.

Постколониальная критика в Средней Азии

Тем временем некоторые из тех повествовательных приемов, которые постепенно уходили из литературы третьего мира, возникали – а может быть, вновь проявлялись – в творчестве писателей советской Средней Азии. В 1980 году ноябрьский номер «Нового мира» открылся романом Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» (позднее в СССР его издавали под другим названием – «Буранный полустанок»). На протяжении следующих пяти лет, до начала перестройки, роман оставался самым обсуждаемым текстом из опубликованных в официальной советской печати – как внутри страны, так и за ее пределами. Одни его читатели справедливо указывали на присутствие в романе соцреалистических топосов (видоизмененных) и его успешную судьбу – Государственную премию СССР, переводы на множество языков, экранизации, – тогда как другие настаивали на том, что автор критикует сталинские репрессии (жертвой которых, как я уже упоминал в первой главе, был и его отец) и негативное воздействие (советской) модернизации на окружающую среду[284]. Для нас, пожалуй, важнее, что многими киргизскими читателями того времени, да и читателями Средней Азии в целом, роман воспринимался как критика Советского Союза с национальной точки зрения[285]. Большинство усматривало эту критику в образе манкурта (человека со стертой памятью) и в теме воспоминаний, сталинских чисток, подавлении культурных традиций. Однако роман критикует советскую власть и средствами другого, в большей степени постколониального механизма – разворачивающегося в нем железнодорожного нарратива. В позднесоветском тексте Айтматова железная дорога больше не ассоциируется с прогрессом и модернизацией, а уж тем более с революцией – теперь она символизирует властные отношения между центром и периферией.

Действие романа происходит большей частью на отдаленном разъезде Боранлы – Буранный, в казахской пустыне, где живет горстка железнодорожников с семьями. За тридцать с лишним лет (с середины 1940‑х по конец 1970‑х годов), которые проводит в Боранлы главный герой, Едигей, там ничего не меняется, так что встает вопрос, принесла ли советская власть какой-то материальный прогресс. В полутора часах езды находится Кумбель, крупная железнодорожная станция, где персонажи покупают продукты и узнают новости, куда возят детей в школу и где в целом взаимодействуют с внешним миром. Еще дальше расположена Алма-Ата, столица советского Казахстана, в которую Едигей наведывается лишь однажды и которая только усиливает ощущение разрыва между его жизнью и средоточием власти, где этой жизнью управляют. Неизбежность, с какой поезд, точно по расписанию, проезжает Боранлы – Буранный, подчеркивается поэтическим рефреном романа («Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…») и показывает, что персонажи полностью лишены способности действовать. Только однажды, в чрезвычайных обстоятельствах, Едигей осмеливается нарушить действие этих внешних сил неизбежности, рванув стоп-кран. Трудно сказать, можно ли назвать этот поступок революцией в беньяминовском понимании слова, но он, несомненно, утверждает способность Едигея действовать. Железная дорога и поезд служат в романе и главным источником трагических событий, так как именно они привозят из Алма-Аты в Боранлы следователя КГБ Тансыкбаева, который арестовывает Абуталипа, друга Едигея, обвиняемого в том, что он написал антисоветские мемуары. Не в силах выдержать беспощадных допросов Тансыкбаева, происходящих в специальном вагоне КГБ, Абуталип бросается под колеса паровоза и погибает. После смерти Абуталипа проходящие поезда становятся источником ложных надежд для детей Абуталипа, которым Едигей из сострадания не сказал правду и которые живут в надежде, что в один прекрасный день с поезда сойдет их отец[286].

Трудно сказать, в какой мере критическое использование Айтматовым железнодорожного нарратива в романе «И дольше века длится день» восходит к незападным литературам и отражает утрату иллюзий относительно мировой революции. С 1930‑х годов советская литература сопротивлялась иностранному влиянию, тем более незападному. Тем не менее если среди советских писателей и был автор, открытый таким веяниям, то это Айтматов. Будучи регулярным участником мероприятий Ассоциации писателей стран Азии и Африки, заместителем председателя Советского комитета солидарности стран Азии и Африки в 1970‑е годы и последним лауреатом премии «Лотос» (1988), Айтматов хорошо знал африканскую и азиатскую литературу. Критики и литературоведы, как в СССР, так и на Западе, уже выделяли его как советского писателя, в чьем творчестве отчетливее всего проявились тенденции латиноамериканского магического реализма[287].

Происходившая в середине XX века деколонизация в равной мере занимала и других писателей Средней Азии. Мирзо Турсун-заде, председатель правления Союза писателей Таджикской ССР, не только возглавлял Советский комитет солидарности стран Азии и Африки до самой своей смерти в 1961 году, но и посвятил борьбе за независимость в этих регионах три поэтических цикла: «Индийскую балладу» (1948), «Я с Востока свободного» (1950) и «Голос Азии» (1957). Как показала Лиза Юнчи, в его риторике дружбы, адресованной недавно деколонизированным народам, советский Восток предстает как эталон для них[288]. В свою очередь Камиль Яшен, его узбекский коллега, тоже возглавлявший Союз писателей своей республики и уже упомянутый комитет после смерти Турсуна-заде, в путевых заметках, написанных им на материале поездок в Африку и Азию, воспроизводит официальные советские тезисы применительно к деколонизированным странам[289]. Положение посредников в советских культурных контактах с третьим миром наделяло тех, кто его занимал, определенными полномочиями. Как и политические лидеры среднеазиатских республик, которые в постсталинскую эпоху начали требовать от Москвы более существенной поддержки, чтобы их республики действительно выглядели образцовыми моделями развития в глазах африканских и азиатских делегаций, писатели и чиновники от культуры в Средней Азии и на Кавказе пользовались возложенной на них обязанностью поддерживать международные отношения, чтобы убедить Москву вкладывать больше средств в культурные учреждения республик, которые они представляли (и в них самих)[290].

Впрочем, более молодое и смелое поколение русскоговорящих писателей Средней Азии, в частности казахи Ануар Алимжанов и Олжас Сулейменов, начавшие свой путь в литературе, как и Айтматов, уже после смерти Сталина, в своих текстах о колониальном мире, пронизанных духом солидарности, в конечном счете заняло более критическую позицию, намекая на власть Российской империи, а затем и Советского Союза над Средней Азией. Так, Диана Кудайбергенова, анализируя формирование нации в литературе Казахстана XX века, показала, что в беллетризованной биографии Джомо Кениаты «Пылающее копье» (1965), написанной Алимжановым и повествующей о попытках британских колонизаторов представить историю коренных народов Кении как варварскую, лишенную какой бы то ни было культуры, а потому только выигравшую от прихода британской цивилизационной миссии, можно усмотреть отсылку к советской пропаганде, которая трубила о модернизации, пришедшей в Среднюю Азию вместе с советской властью, не упоминая, чего эта модернизация стоила[291]: «Чтобы утвердить моральные основы своего владычества, завоеватели уничтожили самое заветное – искусство и культуру. Африканские города, дворцы и храмы были сожжены, растоптаны и осмеяны»[292]. Усилия Джомо, который, наоборот, стремился «создать историю культуры родного народа» и восстановить «утерянную связь времен»[293], его произведения об удивительной африканской империи, располагавшейся на территории современной Кении, империи, в которую отправлялись арабские, индийские и финикийские паломники и изваяния которой до сих пор изумляют своим совершенством, соотносимы с идеальной ролью, намеченной для себя писателями Средней Азии. И в следующем своем крупном произведении, историческом романе «Стрела Махамбета» (1967), где повествуется об эксплуатации казахского народа Жангир-ханом и русским царем и о борьбе за независимость, которую возглавляет Махамбет, степной поэт XIX века и политический лидер, похожий на Джомо, Алимжанов берет на себя аналогичную задачу[294].

Но наиболее