Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

Подобно ненавистному Уварову, Паскевич сделал яркую карьеру благодаря талантам, характеру, хитрости, внутренней силе. Успешно служил. Стал героем Отечественной войны. Участвовал в суде над декабристами. Сделал все, чтобы вывести из-под удара Грибоедова, на чьей кузине был женат. После подавления Польского восстания он станет князем. Все смешалось в его личности: жестокость, беззастенчивость в карьере, настоящее бесстрашие и ум, масштаб большого полководца, ревность.

В 1831-м Жуковский пошлет Паскевичу ту самую брошюру с “Бородинской годовщиной”, где Пушкин восторгается Иваном Фёдоровичем, не называя его по имени. Тот отправит благодарную записку, но не удержится от легкого (а может, и не очень) укола: “Стихи истинно прекрасные и богаты чувствами народной гордости. Сладкозвучные лиры первостепенных поэтов наших долго отказывались бряцать во славу подвигов оружия. Так померкнула заря достопамятных событий Персидской и Турецкой войн, и голос выспреннего вдохновения едва-едва отозвался в Отечестве в честь тогдашних успехов наших”.

Не только генерал, но и читающая публика смотрела на поездку Пушкина как на военно-политическую акцию: автор “Онегина” подстроился под власть и хочет стать поэтом “при войске Паскевича”. Семейная версия (нужно повидаться с братом Львом), декабристская (обнять ссыльных друзей на Кавказе), писательская (увидеть своими глазами войну) отвергались. Между тем он ехал не зачем, а почему. Потому, что был не в силах дожидаться дома, что решат родители невесты. И только заодно – друзья и брат, писательское любопытство и счастье познания.

Через шесть лет он напишет по следам путешествия книгу; в ней скорее отразится Пушкин образца 1835 года, чем 1829-го. Чуть задержимся на эпизоде, в котором поверх истории чужой судьбы тускло, словно отражение в старинном зеркале, мерцает пушкинская биография.

Сначала объективная картинка.

“Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. Откуда вы, спросил я их. – Из Тегерана. – Что вы везете? – Грибоеда. Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. <..> Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем Тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею”.

Однако тут же следует рассказ о “жизни Грибоедова”, которая “была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств”. В этих словах слышен намек на пушкинские ощущения перед отъездом; далее намек становится прозрачным. “Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл восемь лет в уединенных, неусыпных занятиях”.

Разделить сюжеты Пушкина и Грибоедова становится сложнее. Это автор “Годунова” мечтает о крутом повороте судьбы, хочет “расчесться” с молодостью – и напишет стихи о покое и воле, о побеге и ожидании смерти.

А параллели продолжают нарастать.

Грибоедов после долгого отсутствия прибыл в Москву. “Возвращение его… в 1824 году было переворотом в его судьбе, и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия Горе от ума, произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами”. Пушкин тоже вернулся из ссылки в Москву с рукописью “комедии о смуте” и читал ее, и она пользовалась успехом. Грибоедов после женился “на той, которую любил”. И Пушкин мечтает о том же. Да, Грибоедов погиб. Но перед славной смертью испытал покой, к которому сейчас стремится Пушкин: “Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна”.

Уезжал Пушкин в Арзрум 1/2 мая, сразу после заочного объяснения с Натальей через Гончарову-старшую; вернулся 20 сентября и тут же возобновил сватовство. Снова получил полуотказ и снова попытался спрятаться от времени – в пространстве. В начале января 1830-го через Бенкендорфа он подал новое прошение – позвольте выехать куда угодно, во Францию, Италию, Китай.

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,

Куда б ни вздумали, готов за вами я

Повсюду следовать, надменной убегая:

К подножию ль стены далекого Китая[18],

В кипящий ли Париж…

4. Тоска по чужбине

По сути, это было заявление на выезд, попытка разрешенной эмиграции. Пушкин знал, что такое “тоска по чужбине”: даже не считая ранних разговоров с Чаадаевым, в которых смутно обсуждалась эмиграция, он обдумывал морской побег через Одессу за границу, потом тайно переписывался с Вульфом, который должен был устроить переезд из Дерпта (Тарту) в заграничную Европу, просил Жуковского устроить поездку “в чужие края”, чтобы вылечиться от аневризмы. Жуковский снова попался в ловушку и уговорил Мойера поехать в Михайловское. Аневризма сразу же прошла.

В мае 1826-го настала очередь Вяземского; ему было отправлено раздраженное письмо: “Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, англ‹ийские› журналы или парижские театры и ‹ – ›, то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница”.

Путешествие в Арзрум, каким оно предстанет в повести, было связано с мечтой о пересечении границы; не получается уехать за рубеж, так хотя бы постоять на чужой территории, пока ее не включили в Империю. Но куда бы поэт ни приехал, земли уже завоеваны. Постепенно повесть превратится в исповедь невыездного автора.

Смирившись, в 1830-е годы он будет проситься хотя бы в деревню (например, в июле 1835-го). Не на месяцы – на годы. Туда, где раб освобождается от рабства, не покидая внутренних пределов: “Давно, усталый раб, замыслил я побег / В обитель дальную трудов и чистых нег”. Но в январе 1830-го он все еще верил в легальный отъезд за границу.

“Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же, если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством” (по-французски).

Духовной миссией руководили монах и чиновник. Павел Львович Шиллинг фон Канштадт, неженатый дипломат из Ревеля, был низкорослым, очень полным и невероятно жизнерадостным. Разжалованный архимандрит Иакинф (Бичурин), один из первых русских