Страсть. Женская сексуальность в России в эпоху модернизма - Ирина Анатольевна Жеребкина

Однако проблема Л. Д. Б. состоит в том, что она не хочет признать «пустотную» символическую логику любви, связывающую её с мужем: она хочет такой любви, в которой реально присутствуют волнующие таинственные страсти, в которой пустота должна быть наполнена и иметь имена, множество имён, – Прекрасная Дама, Незнакомка, Сольвейг, Снежная Маска, Кармен[166] и другие. Она хочет быть всем, хочет реализовать себя как фаллический объект любви, «больше, чем она сама». И когда она не может осуществить это в любовных отношениях с Блоком или Белым, она уходит из этих отношений совсем.

Как ни странно, но в этом и заключается парадоксальная природа любви – то, что мы ищем в другом – это никогда не то, что действительно характеризует «её» или «его», и не то, чем они обладают, и что могут нам дать. Это всегда нечто «большее» – то, чем они не являются, и чего они не имеют. Таково условие и закон любви.

В результате истерический субъект не получает ничего. Кроме самой любви.

«Я не могу любить тебя…» Роль поэзии в любви

В эпоху символизма поэзия особенно явно выполняла функцию власти – над сердцами и душами, в особенности над женскими. История символизма – это в значительной степени история любовных отношений поэтов с поклонницами, реже поэтов с поэтессами, как в случае Гумилева и Ахматовой (не случайно этот брак так трагически распался).

Типический герой эпохи символизма, поэт, находится в ситуации мучительного выбора: женщина или поэзия, и, как правило, в итоге он выбирает последнее.

Осуществляя выбор в пользу поэзии, поэт приобретает статус «субъекта больше, чем он есть», так как от его лица и посредством его голоса в этом случае высказывается Высшее Начало – божественное вдохновение, поэтический гений, дух поэзии и т. п. Одновременно он в то же время оказывается «субъектом меньше, чем он есть», так как в качестве отдельного независимого индивида он фактически перестает существовать, превращаясь в медиум универсальной субстанции.

Ситуация выбора поэтом-символистом любви, на первый взгляд, представляется более терапевтической. Однако и в этом «спасительном» выборе также обнаруживаются «угрозы»: прежде всего – угроза превращения любовной пары в меркантильную буржуазную брачную копулу. Для того, чтобы этого не произошло, любовь должна переживаться как непрерывное страдание любящих, обязательно соединяясь с влечением к смерти. Страшась возможности превращения любви в буржуазные отношения семейно-брачного типа, Валерий Брюсов обрекает на гибель двух женщин – Нину Петровскую и Надежду Львову. Другие символисты и постсимволисты также активно сопротивлялись жизни в буржуазной копулярности: пьянство и жизнь на две семьи у Бальмонта; проститутки и актрисы у Блока; тройственные союзы Гиппиус и Мережковского; инцестуозная чувственность Вячеслава Иванова; непростые отношения Белого и Сергея Соловьева с сестрами Тургеневыми; свободный брак Цветаевой и Эфрона…

Поэзия, в отличие от любви, никогда не может оказаться в катастрофической ситуации обретения недостижимого объекта желания и, функционируя на уровне невозможного, различает два уровня властных иерархий: 1) формальный или официальный (которому огромное значение придавали Брюсов, Гумилев и отчасти Андрей Белый) и 2) неформальный, уровень так называемой «истинной поэзии», воплощением которой в русской поэзии до сих пор является Александр Блок. Недаром в российском общественном сознании имя Блока стоит сразу после «святых» имен Пушкина и Лермонтова: к этой тройке лидеров «истинной поэзии» обычно никто другой не приближается: все остальные поэты идут уже как бы потом, за невидимой чертой, все вместе, списком, а не отдельно.

Александр Блок всегда совершает свой выбор в пользу поэзии, а не любви. Поэтому и в браке с Л. Д. Блок он отвергает ситуацию обмена (на уровне сексуальных отношений, например), предпочитая ситуацию любви как абсолютно необмениваемую. Если он и допускает «любовь», то только необмениваемую, инцестуозную: мама и проститутки. Ничто в его любовных отношениях не нарушает его близости с матерью… Любовь он в итоге, стремясь избежать опасности удовлетворить своё желание, заменяет поэзией, т. к. если в любви возможность телесного обладания присутствует в качестве идеала, то телом Поэзии он точно не овладеет никогда, так же как им никогда не овладеет ни один смертный.

Поэтому Любовь Дмитриевна Блок ненавидит поэзию.

Вечная Женственность, горничные и проститутки

Что в философии символизма является моделью «истинной любви» – той самой, которая ведет к гибели? Конечно же, та модель любви, которую исследует столь чтимый Любовью Дмитриевной Блок Фрейд: инцестуозная любовь, которая не подлежит эквивалентному обмену, потому что обмен, коммерциализация и потребление продуктов обмена, регулирующие воспроизводство, аннигилируют отношения любви.

В личных и творческих историях Андрея Белого и Александра Блока огромную роль играли их матери, оба всю жизнь в качестве идеала любви имели идеал Вечной Женственности, оба известны случайными связями с женщинами – проститутки у Блока и горничные у Белого. Запись в дневнике Блока: «Варьете. Акробатка выходит, я умоляю её ехать… Я совершенно вне себя… Она закрывает рот рукой – всю ночь. Я рву её кружева и батист, в этих грубых руках и острых каблуках какая-то сила и тайна. Часы с нею – мучительно, бесплодно…

Эту женщину я, вероятно, не увижу больше, и не надо видеть, ни мне, ни ей неприятно. Она “обесплочивает” мои страсти, бросает их в небеса своими саксонскими глазами».[167]

Кто такие проститутки и горничные в общей структуре патриархатной семьи? Как известно, Фрейд первоначально считал основной фигурой, выполняющей функцию соблазнения в семье, фигуру Отца. Позднее его внимание было перенесено на детскую сексуальность и перверсивность ребенка. Но в 1933 году в работе Женственность он утверждает, что первоначальной фигурой, репрезентирующей сексуальность в семье, выступает мать: именно она является источником детской сексуальности, перверсий и неврозов. Однако феминистский психоаналитик Джейн Гэллоп критикует Фрейда за то, что в своем понимании семьи как замкнутого изолированного триангулярного пространства он не учитывает, что в сферу отношений семейной сексуальности входят также и дополнительные фигуры – няни, гувернантки и служанки. И что первый акт соблазнения ребенка обычно совершают не мать или отец, а кто-либо из дополнительных членов семейной группы. Неслучайно такую важную роль в Котике Летаеве Андрея Белого играет няня героя, с которой связаны его первые сексуальные фантазии, а в блоковском дневнике проблема выбора прислуги неожиданно оказывается такой значимой: «Девка», шокирующая эстета Блока своим голосом, выгнана, запись в дневнике от 28 мая гласит: «После нескольких дней бесприслужья – какая-то девчонка, умеющая сносно готовить…» «Девчонка» долго не удержалась, после неё были многие другие. 2 сентября Блок заносит в дневник, что произошла «проба прислуги –