«Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева - Елена Генделева-Курилова

ад отраженье наших да

и

палиндрома домочадцы

ад наше прошлое куда

не докричать не застучаться

ад это рай

не на всегда

и в дне

чтоб лучше отражаться

где не шевелится вода

in vitro или полная всеобщая элегия памяти ленинграда

Евгений Штейнер

Жизнь со смаком

Мы не были с Мишей близкими друзьями, да, пожалуй, не были друзьями вообще. Случилось так, что я вселился в его квартиру на уличке Бен-Гилель еще до того, как с ним познакомился. На второй день по приезде в Иерусалим осенью 1990 года знакомые устроили вписку в его мансарду – он уезжал на три месяца в Москву и был не прочь и жилье сдать, и олимам пособить. Мы встретились, обо всем договорились, Миша получил деньги и устроил щедрую отвальную. На следующий день выяснилось, что советские власти (СССР оставалось жить еще больше года) не дали ему визу. Он остался в Иерусалиме, но договор (разумеется, устный) ломать не стал и пошел жить к подругам, о чем, вероятно, нимало не тужил. А я с женой, бывшей на восьмом месяце, на время поисков чего-то более стабильного обосновался в его баснословном месте внутри пешеходного Треугольника, образованного улицами Кинг-Джордж, Бен-Йехуда и Яффо. Пару раз он присылал за какой-то надобностью Дему Кудрявцева или Катю Капович, а потом мы встретились в каком-то литературном сборище, и я предложил ему заходить в любое время по делу или без оного, что Миша и стал время от времени проделывать. Помню, как в начале Войны в Заливе Генделев появился в военной форме, ладный и оживленный, и стал с аурой бывалого вояки рассказывать нам, новеньким, что за пару недель с врагами будет покончено, и вот тогда вы, ребятки, заживете. Эта роль ему шла, легкое бахвальство было ему органично. В процессе чаепития и военных рассказов Миша достал из кармана какую-то штуку и все вертел ее в руках. Меня подмывало спросить, что это такое, но я стеснялся проявить неосведомленность. Под конец, не удержавшись, Миша шлепнул ею по белому крашеному столу. Это оказалась печать. «Военврач Генделев. № такой-то…» значилось на оттиске. Было ему сорок лет.

Тогда же он прозвал меня ПиЭйчДи – потому что я прикрепил на дверь свою визитную карточку, на коей было написано “Evgeny Steiner, PhD”. Кликуха пристала на несколько лет. Впрочем, кажется, это был Володя Тарасов, который рассказывал: «Прихожу к Генделеву, его нет, а там какой-то ПиЭйчДи». А Миша потом сочинил ироикомический стих с такой повторяющейся рифмой.

То было время необычайного оживления русской литературной жизни в Израиле – чтения, публикации, симпозиумы и просто литературные посиделки и выпивки шли густым потоком, как не случалось ранее и как сошло на нет потом. Миша был в центре всех событий и мероприятий. Многое он инициировал сам. Так он стал президентом Иерусалимского литературного клуба, собиравшегося сначала у выходцев на улице Штрауса, а потом, несколько сезонов, в Мишкенот Шеананим – Приюте Беззаботных, под мельницей Монтефиори.

Потом я на много лет потерял Генделева из вида – уехал в Японию, перетек в Америку… Слышал, что Миша уехал в Москву, где стал знатным политологом, и только дивился таким коловращеньям. Время от времени читал о нем и его стихи в интернете, узнавал новости – в том числе и о нездоровье – от общих друзей. Минувшей осенью, будучи в Москве, я позвонил Мише. «Не позавтракаете ли со мной завтра?» – немедленно предложил он. За пятнадцать лет он изменился очень сильно – болезнь сказалась на внешнем облике немилосердно. Но, возможно, она же, а точнее ощущение хрупкости жизни и балансирования на грани, сказалось и на душевном состоянии. Я помнил Генделева по Иерусалиму ироничным, резким, едким, иногда несколько комичным в прорывавшемся бахвальстве (на многое он имел заслуженное основание). Сейчас (в ноябре 2008-го) он был просто улыбчив и жизнерадостен. Словно открыл нечто. Усадил меня за роскошный стол с пятью переменами – все приготовил сам, уговаривал откушать всех своих наливок и настоек (откушал изрядно и едва сумел остановиться). И Миша сразу стал задавать вопросы о жизни. Я еще когда к нему шел, думал, как бы свести к минимуму всю событийную фигню, случившуюся за пятнадцать лет – начнешь рассказывать, не остановишься – а толку-то? А оказалось, что разговаривать можно легко и просто. И серьезно. Именно так, как надо (мне, по крайней мере, давно надо было) – встретились два старых знакомых, уж не шибко молоденькие, жизнь помотала, книжки повыходили, жены поразбежались, а новые наросли, вроде что-то удалось (по крайней мере, внешне), ну и как оно, ощущение? Миша задавал правильные (немногочисленные) вопросы, понимал и подхватывал мои ответы, и отвечал сам – отвечал, что он счастливый человек и вовсю улыбался страшноватой, перекошенной от болезни физиономией. И выглядел при этом симпатично. Было видно – не врет и не позу стоическую держит, а взаправду живет со смаком, на всю катушку проживая отпущенное. Было сначала от такого зазора слегка жутковато, а потом стало даже катарсично и немножко завидно – вот ведь шельма, жизнь его бьет прямо по корпусу, а он не просто достойно, как джентльмен, держится, но еще и радуется.

Я ушел тогда от Миши с ощущением, что повидал человека, который знал, как и зачем жить. И, вероятно, знал, что срок уже отмерен. Но я никак не мог подумать, что этот срок окажется таким чудовищно коротким…

Александр Туркот, Ольга Ципенюк

Человек стола

Меж тем

застолье в дебет вносим

кредит стола понятен всем

в котором складно дышат в Носик

узбек узбечка и Арсен

и все ли

с кем судьба сводила

здесь допируют до конца?

М. Генделев «Рождественская ода» 17 декабря 2002 г.

За 15 лет, прошедших со смерти Михаила Генделева, с нами и вокруг произошло столько разного, что хватило бы на несколько богатых событиями жизней. Многие из нас сегодня уже старше него, тогда 59-летнего. Многих из окружавших его друзей тоже уже нет. Будет неправдой сказать, что мы каждый день вспоминаем Мишу, но осматриваясь и прислушиваясь к миру, довольно часто думаем – что делал бы сейчас Генделев? Где бы жил? С кем дружил? Писал бы? Молчал бы? Утрату этого камертона время от времени ощущает каждый из тех, кто его знал и любил.

Михаил Генделев в нашей жизни появился почти сразу с приездом в Израиль, сначала как фигура абсолютно легендарная: «а ещё в Иерусалиме живет сам Генделев». Нынешним новым израильтянам почти невозможно в это поверить, но «кше ану бану» («когда мы приехали»), в начале 90-х, центром «русской» жизни и мысли в этой стране был не Тель-Авив, а именно Иерусалим. Почти каждую пятницу вечером говорящие тогда еще только по-русски новые израильтяне стремились оказаться в центре ненавидимого литературными героями города: туда съезжались встречаться, выпивать, заводить скоротечные романы, хвастаться, жаловаться. Атмосфера Иерусалима тогдашнего разительно отличалась от нынешней. Был «Русский дом» на улице Яффо – место силы, точка притяжения. Там бесконечно происходили творческие вечера, читки, песни и пляски – неизменные грабли русской эмиграции, только в декорациях и костюмах 90-х. Вокруг и около этих декораций постоянно звучало: «видели Генделева… Генделев сказал… едем к Генделеву»… Для нас он был олицетворением алии 70-х, про которую мы знали очень мало: казалось, что все как один ее представители были отказники, сидельцы, титаны духа, сплошь менявшие имена на ивритские и отказывавшиеся говорить по-русски. Мы были для них эмиграцией «колбасной» – слабаками, убегавшими от развала СССР, а не идейными сионистами. Генделев же, общаясь и с теми, и с другими, похоже, в первую очередь удовлетворял собственное любопытство: в замкнутом мирке эмигрантов 70-х все знали его и он знал всех, а тут понаехали новенькие – такой