«Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева - Елена Генделева-Курилова

антропологический материал! Думаю, что нам, как и десяткам других, случилось попасть с ним за один стол поначалу именно из его исследовательского интереса. Это потом у счастливчиков интерес перерос в осмысленное общение, а общение – в многолетнюю дружескую приязнь. Именно поэтому нам хочется вспомнить Мишу как центр социального притяжения. О Генделеве-поэте, Генделеве-прозаике, Генделеве-политологе написаны многие тысячи строк, мы же поговорим о знаменитых генделевских застольях – важнейшем инструменте общения и просвещения, плацдарме бессчетных любовей и дружб.

Знакомству с Мишей предшествовали два ощущения: что Генделев существовал всегда, и что он большой поэт. На момент нашей первой встречи уже были опубликованы «Въезд в Иерусалим» и «Послание к лемурам», при нас вышли «Царь» и «В садах Аллаха». Каждый из сборников только укреплял осознание Мишиного таланта, но тиражи их были ничтожны, интернет еще не воцарился, так что стихов этих кроме очень узкого круга поклонников почти никто не знал. Исключение составляла разве что ненавидимая самим Генделевым песня «Корчит тело России», написанная еще в ленинградские студенческие годы и в свое время довольно популярная благодаря фильму «Бег». Имя автора текста, кстати, в титрах фильма не фигурировало.

Мишина израильская жизнь в 80-е годы, о которой мы знали только понаслышке, была представлена набором баек о работе анестезиологом в беэр-шевской больнице «Сорока», об армейской службе, о Первой ливанской войне, о донжуанских подвигах – это был своего рода легендарий, тщательно поддерживаемый и редактируемый самим героем в соответствии с ожиданиями актуальной на каждый текущий момент аудитории.

Новые легенды и мифы о Генделеве начали рождаться в 90-е. К этому времени он уже был звездой русскоязычной израильской прессы. Кажется, Генделев недолюбливал журналистскую работу с ее формальными жанровыми рамками, дедлайнами и актуальной повесткой. Но за это платили – пусть немного, но регулярно. Факт немаловажный, ибо Генделев в 90-е был не просто беден, а беден даже как-то демонстративно: притчей во языцех становились его бесконечные просроченные счета, когда он решал, что важнее оплатить – газ или свет, остальное пусть отключают. Его главной трибуной стала газета «Вести», стремительно набиравшая популярность с тех пор, как ее возглавил Эдуард Кузнецов. Генделев публиковал авторские колонки и большие статьи, эссе и фельетоны, стихи и прозу, путевые заметки и иронические байки, замаскированные под кулинарные рецепты в серии «Общество чистых тарелок». Этих еженедельных анекдотов на тему высокой и низкой кухни русскоязычный читатель ждал с нетерпением. Многие наши знакомые – не в обиду остальным авторам будь сказано – начинали чтение толстенного пятничного номера «Вестей» именно с Мишенькиных кухонно-гастрономических опусов. В середине 2000-х силами издательства «Время» эти полосы были собраны в единый том «Книга о вкусной и нездоровой пище, или еда русских в Израиле: Ученые записки “Общества чистых тарелок”». Предисловие к книге написал частый гость Мишиных застолий, не менее опытный кулинар и словослагатель Андрей Макаревич.

Надо отдать Генделеву должное – рецепты были им не только сочинены, но и тщательно протестированы готовкой и дегустацией в ходе многочисленных посиделок. Многие из них – как рецепты, так и посиделки – нам хорошо памятны. Неизменным фоном последних в 90-е была знаменитая «мансарда» – двухкомнатная квартира на высоком этаже старого дома в центре пешеходной иерусалимской улицы Бен-Гилель. Застолью предшествовало карабканье по крутой и узкой лестнице, 110 ступенек – подсчитано хозяином, проверено нами. В этом было что-то символическое: вспотеть, пару раз поставить пакеты с бутылками на ступеньку, слегка задохнуться, в общем, пострадать, чтобы вознестись к заветной двери.

Внутреннее устройство мансарды оказалось безалаберным и в то же время очень внятным: при первом попадании в это пространство сразу становилось ясно, где ты выпиваешь первую рюмку, на каком столике-подоконнике режешь лук, с какой стороны приставляешь стул к стремительно покрывающемуся закусью столу. Все эти действия были органической частью самой трапезы. Подавалось разное: то, что приносили с собой гости, и то, чем планово приготовился поразить их воображение хозяин. Мишино умение создать блюдо из самого банального продуктового набора было поразительным. Мы часто задумывались о процессе изобретения его рецептов: неясно, рождались они в результате всплеска буйной фантазии автора, и потом тестировались, или были плодом творческого подхода и переработки как в переносном, так и в прямом смысле слова нехитрого набора укладывающихся в бюджет продуктов.

Несколько раз нам довелось участвовать в приготовлении и последующем употреблении блюд по рецептам, которые позже вошли в ту самую книгу о нездоровой пище. Одним из самых потрясающих воображение процессов было тушение мороженой трески в майонезе – действо, способное привести в трепет любого ЗОЖника. Звучал рецепт так:

Ледяные кирпичи филе рыбного любого дешевого – два кг, не унижаясь до размораживания, вывалить в кастрюлю, снабдить банкой – 500-граммовой – обычного майонеза и 750 граммами рубленого лука, 20 горошинами душистого перца – сразу! – и пятью листиками лаврового перца – сразу! И – что?! А то, что через 30 минут тушения на небольшом огне и охлаждения очень даже приличное блюдо получается». Неразмороженная рыба, залитая полулитром майонеза, – сегодня о таком даже подумать страшно. Но лихая манера письма и лаконично-сочное обещание непременного успеха завораживали: готовилось со смехом, поедалось с удовольствием, запивалось большим количеством водки.

Вообще, алкоголя в мансарде потреблялось немереное количество. Пили все, пили много. Основным напитком тех времен была знаменитая водка «Голд», которая стоила психологически важные – меньше десяти шекелей! – 9,90. Водка, кстати, вполне приличная. Спустя десятки лет и литров выпитого, цена за глоток которого порой равнялась цене ящика водки «Голд», можем с уверенностью сказать: по вечернему эффекту и утренним последствиям она была не хуже. Хотя, возможно, дело просто в том, что мы были на тридцать лет моложе. Была еще водка «Кеглевич», популярная у российских туристов из-за необычной формы бутылки – она стоила уже 16,90. Ее употребление считалось пижонством, к тому же она была неполноценна в смысле крепости: не то 32, не то всего 28 градусов. Зато на нее были падки девушки-репатриантки: это был своего рода Absolut Currant для бедных, радующий суррогатными вкусами лимона, смородины и прочих парфюмерно-химических добавок. Дамы, окружавшие Генделева, а их рядом и поодаль всегда вилось множество, от едва достигших возраста согласия до боевых ровесниц поэта, спокойно пили обычную водку или ординарное вино, не унижаясь до органолептических выкрутасов. В общем, проблем с выпивкой не было, за исключением одной: ближе к полуночи водка иногда кончалась. Тогда на сцену выходили квалифицированные добытчики вроде Кости Швейбиша и Жени Дрейера. Они знали какие-то окрестные ночные лавочки, продавцы этих лавочек знали их, и водка чудесным образом возникала откуда-то из-под прилавка. В радиусе километра или даже двух мансарда Генделева наверняка была самым активным ее потребителем. Известна ведь статистика, что с прибытием постсоветской эмиграции 90-х продажи крепкого алкоголя в Израиле за первые пару лет выросли чуть ли не на сотни процентов: коренные жители и репатрианты из других географий не очень понимали, для чего в эту жару разогревать себя еще и изнутри.

Традицию застолий постепенно позаимствовали у Генделева и мы, перенеся ее к себе в наш Twin Peaks – тишайший по тем временам городок Гиватаим, спутник Тель-Авива. Мишенька с удовольствием у нас бывал, часто привозил кульки и коробочки с собственного стола. Придирчиво оценивал блюда восточной кухни, посредством которых мы подтверждали ташкентский бэкграунд – оправдывали присвоенное Мишей звание «узбечка и узбек», см. эпиграф. Всегда находил, что посоветовать, дабы заострить и улучшить. Ему нравилось царить и на выезде, среди молодняка, который за нашим столом был представлен уже более широким кругом: тель-авивским, хайфским, мигрировавшим из Иерусалима в центр страны.

Ужин в ресторане по тем временем