«Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева - Елена Генделева-Курилова

и закусить, постепенно становились его последователями, адептами, учениками. Аркан Карив, Антон Носик, Дёма Кудрявцев, чьи таланты во многих областях, прежде всего вербальных, никем не оспариваются, были встречены нами именно за этим столом. Здесь рождались дружбы и романы, задумывались идеи и проекты, многие из которых умирали уже к подаче сладкого. В роли сладкого часто выступал знаменитый Мишин «колонель»: дешевое мороженое, посыпанное лимонной цедрой и обильно политое водкой. Когда потенциальный поедатель десерта уже заносил над ним ложку, Генделев торжественно щёлкал зажигалкой, водка вокруг шарика мороженого вспыхивала синеватым огнём и застольная атмосфера становилась немного сказочной.

К середине 90-х часть «генделевских мальчиков» стала постепенно разъезжаться из Израиля, а Иерусалим – терять свою столичность. Миша же оказался востребован в новой для себя роли – политического копирайтера: он вошел в «русский» предвыборный штаб баллотировавшегося тогда на пост премьера Биби Нетаниягу. Выиграли оба: Биби стал главой правительства, а Генделев уверенно ступил на извилистый путь пиар-технолога. Спустя три года он уже работал на партию Натана Щаранского «Исраэль ба Алия» – результатом в том числе и Мишиных усилий стало получение Щаранским важнейшего портфеля министра внутренних дел. Времени на общение с друзьями стало меньше, зато денег – больше; застолья в мансарде случались реже, зато стол накрывался обильнее. Стихи Миша писал все реже, пока не наступило практически полное, на долгие пять-шесть лет, поэтическое молчание.

Примерно с конца 1999 года, когда Березовский пригласил Мишу консультировать проект создания партии «Единство», начинается московский период Генделева. Он не отменял частых визитов в Израиль, и каждый приезд по-прежнему знаменовался бурными посиделками. Движениями опытного факира Миша извлекал из чемодана московские некошерные дары: цельные свиные рульки, тамбовский окорок, здоровенные шматы разнообразных ветчин и беконов. Мансарда оставалась легендарной и по-прежнему служила точкой притяжения всего мало-мальски заметного в русскоговорящем Израиле.

В Москве Генделев сначала поселился на Патриарших прудах, в съёмной квартире, путь к которой лежал через мрачный двор. В те годы этот район еще не был воплощением гламура, ресторанный кластер только начал формироваться и не так манил вывесками, ароматами и шансами попасть в светскую хронику. Мишины застолья успешно релоцировались вместе с ним, но в самом начале московского периода Генделев серьезно заболел: обострилась астма. Позже она обернется эмфиземой легких и в конце концов Мишу убьет. Но тогда, съездив полечиться в Лозанну, он вернулся бодрым и поздоровевшим, обогатив к тому же кулинарный багаж: кормил хитро запеченными яблоками с мясной начинкой, обильно приправленной почему-то сливовым вареньем – уверял, что это самый что ни на есть швейцарский рецепт.

В начале 2000-х в силу рабочих обстоятельств мы тоже стали жить на две страны и продолжили бывать у Миши теперь уже за московским столом, на Патриках. Квартира, пусть маленькая и съёмная, сразу обрела генделевский дух: легенда строилась тщательно, здесь не было случайных предметов даже на уровне бытовых мелочей. Темно-синий ковер с золотистым зодиакальным орнаментом, кинжалы, кузнецовские блюда с благородными трещинками, какие-то медные плошки для благовоний – все говорило о том, что вы попали в особенный дом. Собирались вокруг стола частью те же иерусалимские дружочки, сменившие географию – Аркан, Носик, Дёма, частью – московские литературные кумиры. Общаться с Аксеновым и Найманом было настоящей радостью и, прямо скажем, честью. Мишенька по-прежнему царил и куховарил, был необыкновенно радушен и светски изобретателен. Придумал, к примеру, формат шляпных вечеринок: гости наряжались в его котелки и фуражки, дамы накручивали на себя шали, фуляры и шарфы, тосты перемежались с фотографированием в театральных позах. Чинно и тихо не было никогда, пьяно и зажигательно – почти всегда. Если скандал не возникал естественным образом, Генделев его охотно провоцировал. Помнится, на одной из таких вечеринок два гостя поспорили относительно критериев красоты возлюбленных дам. Накал страстей привел к тому, что гость покрупнее упаковал гостя помельче в корпус никогда не ходивших старинных напольных часов. Потом всей компанией выковыривали страдальца из деревянного плена, мирили спорщиков и очень нравились друг другу.

Спустя три-четыре года съемная жилплощадь на Патриках сменилась первой и последней Мишиной столичной недвижимостью: квартирой в Первом Колобовском переулке, неподалеку от Цветного бульвара. Центр города, бывшая стрелецкая слобода, застроенная доходными домами начала XX века – в общем, самое что ни на есть московское жилье. Три комнаты включали спальню, довольно просторную гостиную – за стол спокойно садилось человек пятнадцать, и Мишин кабинет с любовно разработанным самим хозяином дизайном: темное дерево, бутылочно-зеленая кожа, диван с высокой чопорной спинкой, письменный стол, массивные книжные полки – обитель человека мыслящего и этой мыслью зарабатывающего.

На Колобовском воцарился любимец Васенька: рыжий вислоухий шотландский кот, чрезвычайно требовательный к собственным нуждам и царственно-равнодушный к окружающим. У него был свой стул: стоило несведущему гостю занять Васенькино место, кот садился рядом, нервно стучал хвостом и жег нарушителя границ таким взглядом, что даже самый недогадливый оккупант ретировался, безуспешно пытаясь отряхнуть зад от рыжей шерсти. Однажды в гости на Колобовский зашла известная телеведущая Света Конеген. По московскому обыкновению разулась в прихожей, сбросив элегантные туфли-лодочки – не то «лабутены», не то «бланики». Заняла Васенькино место. Увлеченная беседой с хозяином, звезда столичного бомонда игнорировала и холодный кошачий взгляд, и постукивание хвостом. Когда Миша вывел гостью в прихожую дабы распрощаться, их глазам предстала следующая картина: завалив роскошную «лодочку» на бок, Васенька сосредоточенно придерживал ее одной лапой, а второй пытался закатить внутрь свою увесистую какашку.

Застолья в Колобовском переулке продолжились в куда более расширенном и светском формате. Тут важно заметить, что при относительной стихийности генделевских пиршеств у них существовал внутренний протокол, который диктовался как площадью стола, так и прихотливыми представлениями хозяина о совместимости. Обрастая в силу новой своей деятельности всё большим количеством социальных связей, Миша стал тщательно компоновать состав участников. Кажется, он даже экспериментировал: ему было интересно наблюдать за поведением людей, совершенно несовместимых по характеру и профессии, по воззрениям и представлениям о прекрасном. Порой это были абсолютно перпендикулярные знакомства: врачи и рестораторы, политтехнологи и музыканты, писатели и массажисты, художники и поставщики морепродуктов, люди «из телевизора» и случайные юноши, которые появлялись один раз и больше никогда не возвращались. За этим столом мы познакомились с Михаилом Веллером, Тимуром Кибировым, Владимиром Сорокиным, с философом Пятигорским, политологом Стасом Белковским и знаменитым урологом Димой Пушкарем, там же началась наша многолетняя дружба с Павлом Лунгиным. Частым гостем на Колобовском оказывался Андрей Макаревич, охотно заглядывал тихий улыбчивый Аркадий Дворкович и, как ни странно это сегодня звучит, телеведущий Владимир Соловьев. Тогда глашатай режима еще не брызгал ядом с экрана, но первые признаки пропагандистского безумия уже начинали проступать. Многие говорили: «Миша, как ты можешь его принимать, это же негигиенично», на что Генделев твердо отвечал: «Зато он знает все мои стихи наизусть» – этот критерий был важнейшим и незыблемым. <…>

Стол между тем всегда ломился: в Москве уже начался гастрономический бум, полки дорогих супермаркетов «Азбука вкуса», «Глобус гурмэ» и «Фушон» изобиловали деликатесами, заморскими соусами и диковинными фруктами. Миша готовил с прежним энтузиазмом, отдавая дань как дерзким сочетаниям ингредиентов, так и традиционной кухне – ностальгической советской и домашней еврейской. Многим памятны языки с клюквой: он гордо представлял их как козьи, хотя мы всегда подозревали хрюкающее происхождение продукта. Языки Миша отваривал, слегка загущал соус жареной мукой и в последний момент вываливал в кастрюлю большое количество замороженной клюквы. Мы по сей день с удовольствием практикуем этот несложный способ приготовления, правда не с псевдо-козьими, а с телячьими языками: блюдо практически нельзя испортить, передержать или недодержать, да