Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

Кабельный взвод возился с катушками, проводами и кабелями. Они тянули провода для телеграфа, называвшиеся шлейфами. Была и воздушная связь, по проводам на столбах. Шлейфы же или просто лежали на земле или проходили неглубоко от ее поверхности. Иногда они рвались. Танк проедет, пропашет землю своими гусеницами, разрыв снаряда, мины, еще что—то, война. Рязанов тогда говорил командиру роты связи Круглову: – Если связь не будет немедленно восстановлена, пойдете в штрафную роту! А иначе нельзя, связь – нерв армии. Бежали солдаты, тянули шлейф, искали разрыв, находили, ликвидировали, устраняли его, восстанавливали связь.

Телеграфистки всегда находились при штабе; связь должна быть под рукой. Мы же, вольные дети эфира, размещались где-то на отшибе. Были и телефонистки: Валентина Хвалебнова, Саша Крук (она умерла в Польше), Волкова. Очень боевой, умелой, толковой работницей была Ася Тришина. Командиры любили работать с ней и требовали ее, когда надо было быстро установить связь. Валя Хвалебнова была сначала оружейницей. Сама маленькая, черная, живая, – мы называли ее молекулой. Как она таскала огромные бомбы, остается загадкой. Хотя, правда, тяжелые бомбы подвешивались лебедкой, но, все равно, работа нелегкая. Одна чистка пулеметов в мороз голыми руками чего стоит.

Оружейницы и оружейники снаряжали ИЛы к боевому вылету. Заряжали пушки, пулеметы, подвешивали бомбы, «эрэсы». Несколько вылетов в день. После каждого вылета надо снять пушки, пулеметы, вычистить, снова поставить, зарядить. Работа далеко не девичья. Но легко на фронте никому не было. Да и опасно. ПТАБы, противотанковые маленькие бомбы, загружавшиеся в контейнеры, имели по два взрывателя и могли взорваться, если их уронить с небольшой высоты.

Рязанов, увидев Валю на аэродроме, дал команду перевести ее на коммутатор. И она стала отличной телефонисткой. Это она детально рассказывала нам о специфике работы оружейников, их трудностях. Многие девушки шли на фронт, не думая о своем здоровье. Ася Волкова, к примеру, умерла от туберкулеза в конце войны, такая же судьба у Галкиной. Больше всего жалели у нас одну девушку-телеграфистку, забеременевшую в конце войны и уехавшую домой уже после ее окончания. Она уехала к себе в Павлов Посад, а отец ребенка остался служить. Они не женились, но любили друг друга. У нее там не осталось ни родных, ни знакомых. Он почему—то не смог приехать, и она одна воспитывала дочь. Последний раз ее видели на встрече однополчан несколько лет тому назад. Она приехала специально, чтобы повидать фронтовых подруг, будучи уже тяжело больной. Ноги у нее безобразно распухли. Она знала, что скоро умрет. Передвигалась с большим трудом, но очень радовалась встрече. Вскоре она умерла.

Во время войны не обращали внимания на здоровье и – самое интересное, – не болели почти. Или болели только тогда, когда нельзя было не болеть, когда болезнь становилась настолько явной, что пренебрегать ей было уже невозможно, нельзя было ходить или сидеть. А так, температура или насморк не принимались во внимание. Да никто температуру и не мерил. Шли в наряд, промерзали насквозь и не простуживались.

Формировалась воздушная армия на аэродроме в Тушино под Москвой, где перед войной проходили воздушные парады в дни военно-воздушных сил. Здесь летали Чкалов и другие знаменитые летчики. Сейчас ничего от довоенной праздничной обстановки не осталось. Мы жили в вырытых на краю летного поля землянках, учились работать на боевых радиостанциях. На РСБ-ф – радиостанции сравнительно маломощной и на РАФ – более мощной. Особого различия с учебными радиостанциями, которые были в школе, мы не нашли. Позже выяснилось, что вся сложность настоящей боевой работы в количестве помех и наличии других работающих станций, которых нет во время учебных тренировок. Первый раз, начав работать на боевой радиостанции, мы растерялись. Голова кругом идет. Эфир забит морзянкой, кажется невозможным в этом хаосе звуков отыскать ту станцию, которая тебя вызывает. Или ничего не слышно, или сразу миллион радиостанций передают твои позывные. Сначала мы расстроились, но надеялись скоро разобраться. Потом запаниковали. И уже почти совсем отчаялись самостоятельно выйти на связь, но, хорошо, к нам прикрепили двух опытных радистов, с довоенным еще стажем, “с гражданки”, как мы говорили: Кобылина и Арбатского. Кто—то из них сидит рядом с тобой, помогает. У тебя голова пухнет, в ушах сплошной треск. – Ну, слышишь? – Ничего не слышу! Он покрутит ручку настройки, подскажет, и что—то начинает прорезаться. – Теперь слышишь? – Теперь слышу. – Давай, сама лови, – скажет, расстроив контур. Ты уже сама ловишь, медленно вращаешь колесико, напряженно вслушиваясь. – Зачем же ты здесь ищешь? Ты же видела, на какой волне была настройка. Там и лови. Постепенно привыкаешь, втягиваешься в работу. Начинаешь уже сама безошибочно выделять из шума и свиста свои позывные. Потом уже узнаешь того, кто с тобой связывается, по манере работать ключом, по почерку.

Как и в училище, занимались строевой подготовкой, чистили оружие, ходили в наряды. Обычная солдатская служба. В сентябре нас из землянок перевели жить в казарму, здание, напоминающее сарай, возможно, и бывшее им, в деревне недалеко от Тушино. В сентябре нашу еще не сформированную истребительную авиационную армию из-за нехватки самолетов, а также потому, что были уже воздушные армии, преобразовали в 1-й штурмовой авиационный корпус резерва Главного командования. Командовал им, как и армией, генерал-лейтенант авиации Василий Георгиевич Рязанов. В этом корпусе я прослужила до конца войны, дошла с ним до Берлина и Праги. Вся моя фронтовая служба оказалась неразрывно связана с судьбой и боевым путем корпуса. Но это все еще впереди, а сейчас мы с нетерпением ждали отправки на фронт, бегая в свободное от занятий и нарядов время на соседнее картофельное поле перерывать уже не раз изрытую, начинавшую стынуть землю, отыскивая оставшиеся картофелины.

Голодное тогда было в Москве время. Картошки скоро совсем не осталось, да и немного ее и было. Переключились на капусту, бегали на поле, бывшее немного дальше от Трикотажки (трикотажной фабрики), рядом с Тушино, где мы жили. Ели эти капустные листья с удовольствием. Особой удачей считалось найти целый кочан. Вкус капусты, пожалуй, и не запомнился. Так же, как и вкус супа из селедки, которым нас кормили. Все время хотелось есть. И наслаждение от капусты доставлял сам процесс ее поглощения, погрызания. Родственники девушек, приезжавшие из Москвы, тоже обязательно отправлялись на поле, собирали там капустные листья и счастливые уезжали домой варить суп из них.

Почти все девушки у нас были москвичками. И, узнав из наших писем, что мы